За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге - [58]

— Видал, какой медок? Бесцветный, как слеза. А засахарится — станет белый, как молоко. Это, значит, липовый. Кленовый бывает черный, гречишный — коричневый, а цветочный, который пчелы берут с разных трав, — зеленоватый… Бывает еще медок ивовый, с амурского бархата, с леспедецы…

Устав, Петька с Колей выходили из омшаника. Тут их встречала Матрена Ивановна. Она тоже показывала мальчишкам интересное, учила, как обращаться с пчелами.

Как-то раз, нахлобучив на головы шляпы с сетками, приятели подошли к пасечнице. Матрена Ивановна пристально всматривалась в леток.

— Кто там, баба? Вор к пчелам забрался? — присел на корточки Коля.

— Какой еще вор! — не глядя на внука, проворчала старушка. — Вишь, как бьют крылом-то?

Десятка три пчел, и правда, сидело у отверстия улья и беспрерывно жужжало.

— Попеть собрались после обеда, — предположил Петька.

— Вот-вот, вроде вас, артистов, — усмехнулась Матрена Ивановна. — Жарища кругом, силушки нету, а вам бы одно — петь да плясать.

— Ну а что ж они делают?

— А то… Вентиляцию устраивают, вот что. Крылья у них заместо вентиляторов.

Приятели удивленно переглянулись.

— А зачем вентиляция? Если жарко, можно ж погулять на улице.

— Можно-то можно, да разве об себе тут забота?

И Матрена Ивановна объяснила, что в жаркую погоду без ветра воздух в улье становится, как в бане, — горячий, сырой. Вода из наношенного цветочного нектара испаряется, и пчелиная детка от этого задыхается. Чтобы спасти малышей, пчелы и бьют крыльями у летков — устраивают сквознячок.

Осмотрев улей снаружи, пасечница сняла с него крышку и, фукая дымарем, начала выставлять рамки в переноску. Петька следил за ее работой. Вдруг внимание его привлекла невиданная пчела. Она была толстая, неуклюжая и намного больше товарок.

— Кто это? — спросил он.

Матрена Ивановна присмотрелась, взяла очумевшее от дыма насекомое на ладонь и покачала головой.

— Отъелся, сердешный. На даровых-то кормах не накладно… Нате, глядите!.. Да не бойтесь! Трутень это, без жала.

Мальчишек удивили глаза трутня. Они были огромные, выпуклые и, как у стрекозы, заходили на затылок.

— Ну да, гляделки у него знатные, — кивнула песенница. — Сергей, скажи-ка, сколько у трутня глаз.

— Да я же говорил вам, — откликнулся работавший недалеко вожатый. — Сложных два, а в каждом сложном тринадцать тысяч простых, точенных.

Коля вспомнил, что трутнями зовут бездельников и тунеядцев.

— Баба! Они что ж, эти трутни, совсем бесполезные, да? — спросил он. — Только жрут, и все?

Старушка подумала.

— Сказать-то, что совсем, нельзя. Ежели без них, так матка одни трутневые яйца класть станет, ни рабочая пчела из них, ни новая матка не выклюнется.

— Так зачем же тогда говорят, что трутни зря корм едят?

— А того и говорят, что оно так выходит. Для дела-то два-три трутня надо, а в улье их другой раз до двух тысяч выводится. И все жрут. За лето целый пуд меду слопают.

— Глупые, значит, пчелы, что нянчатся с ними.

— Пожалуй, что и так. Только по-настоящему, ежели разобраться, они с ними не нянчатся. Пока идет взяток — терпят. А как дело к зиме, так сразу и расправляются с нахлебниками.

— Как расправляются? Заставляют работать?

— Ничего не заставляют. Берут под крылышки и выставляют на улицу.

— А если они назад полезут?

— Тогда крылья обгрызут.

— Ну, а если они и без крыльев явятся?

— Бывает, что являются. Да как жала-то попробуют, так уж не лезут. Лежат под ульем и лапы кверху…

О пустопорожней словесности, истребителе кузнечиков и потрясающей новости

Почти весь день мальчишки проводили теперь на точке и в омшанике. Приходилось еще собирать огурцы и помидоры, копать для еды картошку, кормить борова. Коля часто возмущался этим, называл Сережу и бабку эксплуататорами, повторял, что они нарочно загоняют ребят в ярмо. Но, если разобраться по-честному, так все это было не что иное, как пустопорожняя словесность. Ведь в распоряжении мальчишек и Людки оставались все вечера. Перед обедом Матрена Ивановна отпускала троицу на часок искупаться, а нередко выкраивалась свободное время и перед завтраком. Мальчишки шныряли вокруг дома и пасеки, осматривали полянки, кусты и, конечно, сделали немало открытий.

За дорогой, идущей из Кедровки в Березовку, среди высокого бурьяна они уже в первые дни обнаружили заброшенный дом и несколько полуразвалившихся сараев. В одном постройке под кучей хлама и прелых листьев валялся моток металлического троса, в другой громоздились обломки рельсов и совсем разбитый дизель-мотор. Позади сараев тянулось засеянное свеклой и кукурузой поле, а еще дальше, у самой опушки леса, маня песчаным бережком, плескалась речка.

— Вот это да! Прямо как по заказу! — обрадовался Петька. — В доме на чердаке устроим штаб — будем собираться на совещания и прятать вещи. А на речке будет купальня.

Кое-что любопытное нашлось и у ручья, на который мальчишки ходили умываться. Начинался этот ручей, как сказал Сережа, где-то в глухой тайге. Вода в нем едва лепетала, и крупной рыбы, должно быть, не водилось. Но зато на берегах и особенно вокруг омутов, будто в хороводе, теснились и плясали на ветру усыпанные кистями зеленых ягод черемухи да калина. Чуть повыше, на взгорках, стояли увитые виноградом березки и пихты, а на влажных местах там и тут попадались кусты малины, смородины и голубики. Все это со временем должно было созреть и обещало неплохую поживу.