За рубежом и на Москве - [47]

Царь, однако, не забыл его, и когда было задумано посольство к французскому королю, то он же первый и вспомнил про него.

— Он там, в Польше, насмотрелся немало. Знает толк, как вести дело с западными государями. Когда мир с поляками заключили в Андрусове, он как старался, чтобы Смоленск нашему государству достался, — сказал Тишайший, и о назначении Потёмкина было решено.

Это, конечно, ещё больше возвысило Потёмкина.

Но теперь предстояло с честью выполнить главную задачу: успешно исполнить то поручение, которое было возложено на посольство, от чего зависело всё дальнейшее в жизни и судьбе Потёмкина. А исполнить это было нелегко. Ещё Бог его знает, каким окажется двор французского короля и пойдёт ли он на те предложения, которые сделает ему царское посольство?

VI

На другой день к посланнику пришёл де Катё и сказал им, что приехал представитель короля, Берлиз, чтобы приветствовать посольство от его имени. Это известие взволновало Потёмкина.

«Вот оно… начинается!..» — подумал он и приказал устроить встречу королевскому посланнику как можно более пышную и торжественную.

Когда оба посланника, разодетые в свои блестящие парчовые одежды, сидели, окружённые всею посольской свитой, вошёл королевский посланный. Сняв шляпу и сделав поклон, он произнёс:

— Мой государь прислал меня сюда, приказав приветствовать посольство, явившееся к нам из далёкой Московской земли.

Это вступление пришлось посланникам не совсем по сердцу: Берлиз почему-то избегал в своих словах упоминаний о московском царе. Но так как придраться в словах посланного было не к чему, то они промолчали.

— Мы тронуты вниманием короля, — перевёл французу слова Потёмкина Урбановский, — и благодарим его от имени нашего великого государя.

— Как здоровье посланников и благополучно ли они доехали? — был следующий вопрос Берлиза.

Этот вопрос доставил удовольствие Потёмкину, и он благодарил Берлиза от лица всего посольства. Но следующие слова королевского представителя поставили Потёмкина в некоторое затруднение.

— Королевские министры, — сказал Берлиз, — просят посланников вручить им через меня свои верительные грамоты.

— Верительных грамот у нас нет, — ответил Потёмкин, — а есть только письмо великого государя московского. А что в нём писано, про то мне неведомо.

В это время Прокофьич вынул из мешка какие-то бумаги и из-за голов свиты показал их Потёмкину.

Последний догадался, в чём дело, приказал подать себе эти бумаги и, показывая их Берлизу, произнёс:

— Вот моя подорожная[27], а в ней прописано, что я, стольник Пётр Потёмкин, и дьяк Семён Румянцев являемся на самом деле посланниками великого государя московского.

Берлиз посмотрел на поданную ему подорожную, возвратил её, после чего сказал:

— Если у вас имеется письмо к нашему светлейшему королю, то наши министры просят вас вручить его им, и они передадут его королю.

— Письмо царское дать мы не можем, так как нам приказано вручить его королю вашему в собственные его королевские руки, — ответил Потёмкин. — Поэтому нам надобно видеть короля, а если этого нельзя, то мы уедем сейчас же обратно.

Берлиз, не имея никаких инструкций относительно дальнейшего по этому вопросу, больше не настаивал, но пожелал видеть список лиц, составляющих посольство.

— Зачем это нужно? — возмутился Потёмкин.

— Прошу извинения, — сказал Берлиз, заметив это, — но если бы наш светлейший король был официально предварительно уведомлен о вашем прибытии, то этого не случилось бы.

— Сделать это раньше было невозможно, — ответил Потёмкин, — так как от нашего царства до земли вашей зело изрядно.

Берлиз больше не настаивал и, откланявшись, уехал.

Проводив его, Потёмкин обратился к советнику:

— Ну, брат Семён, дело началось. Как-то окончим его? Дай-то Бог окончить его хорошенько во славу нашего великого государя!

«Больно-то она тебе нужна, эта государева слава, — подумал про себя Румянцев. — Знаем, на что колотишь: из стольников в воеводы захотелось пробраться. Смотри только, не сорвись!»

VII

Через день царское посольство въезжало в Париж.

«Город зело хорош и вельми велик. Будет, пожалуй, поболее Москвы, а церквей в нём менее; хотя чернецы — и доминиканы, и бенедиктины, и иные прочии, рекомые капуцинии, — попадаются, а монастырей не видать. Не церковного же народа, и купцов, и стрельцов, и подлого народа, изрядно», — записал в своём дневнике дьяк Румянцев.

Рано утром того дня все в посольстве были уже на ногах.

— Воевода ихний приехал, государь, — испуганным шёпотом доложил Прокофьич, влетая в комнату Потёмкина.

— Чую! — твёрдым голосом ответил посланник. — Чего же ты-то суетишься, точно с цепи сорвался? Чего нам бояться? Не милости мы сюда приехали просить, а с предложением царёвым, и не просители мы какие-нибудь, не челобитчики, а посланники.

Потёмкин вполне овладел собою. Он видел, что приближаются решительные минуты, и призвал на помощь всё своё самообладание. Его лицо было совершенно спокойно, ни один мускул не дрогнул и ни один нерв не выдал, что делается у него в душе.

Его спокойствие передалось и окружающим. Все подтянулись и стали толковее исполнять его приказания.

— Государь, — сказал дьяк Румянцев, — колымаги за нами приехали. Сам король прислал свои и королевины.