За рекой, за речкой - [38]

А радость в душе почему-то не засиделась, ушла, оставив вместо себя неопределенную немоту. Мы уже начинали пугаться новых, предстоящих мытарств и потому робко стали надеяться на радости внеочередные. Капризен и неблагодарен судьбе человек, когда он сыт.

Стукнула в коридоре дверь.

— Вот раскладушечка. Располагайтесь, — послышался молодой женский голос с интонацией радушной хозяйки дома. — Поселила бы в эту комнату, — дежурная, видимо, показала на нашу дверь, — есть там свободная коечка. Да бронь, знаете… Скандалу потом не оберешься.

— Ничего! — прогудел простуженный мужской голос. — Мне хоть где… Лишь бы отоспаться. А там — самолет.

— Пока здесь. Вечером не явится бронированный — койка ваша, — обнадеживает новичка, и без того довольного местом, дежурная по гостинице Марина.

Да, ее зовут Мариной. Это мы узнали утром, при переселении, и даже хорошо ее разглядели. Она, высокая и довольно плотная девушка, была, как подросток, нерасчетливо-неуверенна в своих движениях и очень заметно стеснялась своих грудей, тяжелыми ядрами подпрыгивающих при ходьбе. Марина словно только сейчас, с запозданием в несколько лет, обнаружила вдруг их откровенное присутствие под кофточкой и надолго застыдилась. Да и как тут не обнаружить, если в гостинице сплошь мужичье, одни — в командировку, другие — из тайги.

— Дежурная! — притворно требовательно зовет Смагин и подмигивает мне. — Что за порядки в твоем отеле?!

В полуоткрытой двери показывается круглое, несмотря на написанную на нем внезапную тревогу, Маринино лицо.

— Чо? Чо такое?

— Только уснешь, опять пятками стучишь — ведешь кого-то.

— Та каки ж таки пятки, колы каблуки!

Тревога на ее лице как вспыхнула, так и погасла, дав место досаде на то, что напугалась из-за пустяка.

— Каблуки — это искусственное продолжение пяток. Следовательно, тоже пятки, — нахмурив брови, рассудил Смагин. — Шумишь, спать не даешь.

— А ты почаще к нам приезжай, тогда привыкнешь. — «Ты» у Марины выскочило нечаянно. Она мгновенно зарделась, а почувствовав, что уши и щеки стали горячими, увидев, что и мы это заметили, сконфузилась еще больше. У нее и в мыслях не было поставить Смагина на место, просто легкая развязность в ее тоне и словах, произнесенных после «ты», появились от излишней застенчивости.

— Чья бы коровушка мычала… — с грубоватым добродушием ответил Смагин.

— А чо?

— Я тут побольше твоего.

— Гм, сказал… — хмыкнула Марина, решив, что конфузилась зря, что тон выбран верно. — Не ты ли мне вчера паспортом в нос тыкал: «Пусти переночевать! Пусти переночевать!..»

Марина передразнила Смагина так ловко, что тот рассмеялся.

— Ну, я. Так что из этого? Я тут паспортом каждый месяц тычу. А тебя, голубушка, раньше не видел… Сама-то сколько здесь?

— Да уж месяц скоро…

Смагин с закрытыми глазами слушает, как удаляются по коридору, затихая, крупные Маринины шаги. Он ждет ее прихода. Но сама она вряд ли скоро появится, а ему не подвертывается под руку предлог позвать ее.

Через некоторое время в коридоре вновь слышатся Маринины шаги, на этот раз частые и озабоченные. Смагин ждет, когда она поравняется с нашей полуоткрытой дверью, и зовет:

— Дежурная!

— Чо тебе?

— Чайку бы.

— А бифштексов не подать? — в дверном проеме появляется и исчезает смеющееся Маринино лицо.

— Сюда-сюда, — слышится ее голос. — Комната направо.

— Да тут темно. Номеров не видно, — ворчит мужской голос.

— Что поделаешь! — сокрушается Марина. — Лампочки-то в Москве — дефицит, а у нас тут и подавно.

— Ах ты господи! Опять на самолет не попали? — ахает она уже в другом конце коридора, принимаясь вновь устраивать незадачливых пассажиров.

Смагин светлеет лицом, слыша эти хлопоты, и уже, наверное, готов забыть, что он не дома, а здесь, у черта на куличках.

— Кому чай, а кому — в нос получай. Так, что ли? — слышим сердитый голос. — Блатных уже завела?

— Кто как просит… Кто с матом, тому и ходить… косматым, — неожиданно и весело срифмовала на ходу Марина и засмеялась довольная, что не осталась в долгу у сердитого дядьки.

Она входит к нам с парящим чайником в одной руке и тремя кружками — в другой.

— Садись, Марина, — Смагин показывает на свободную койку. — Вместе почаевничаем.

— Та недосуг мне, — отмахивается Марина и тотчас садится и, чтобы замять смущение от своей поспешности, сразу заговорила: — А я-то, дура, не знала, куда одного дядечку поселить. Зажилили, выходит, коечку-то…

— Для тебя и зажилили. Будешь к нам приходить и сидеть на ней. Стульев ведь в твоем отеле нету.

— Тут бы хоть раскладушек-то напастись…

Втроем попиваем чаек, балагурим. Вернее, балагурят они: Смагин, чтобы скоротать время — грубовато и с подтекстом, Марина — на всем серьезе своей непосредственности, прикрытой легким туманцем девичьего лукавства. В ее словах иногда слышался шелест крыльев мотылька, вьющегося вокруг открытого огня, и я чувствую, что я здесь лишний.

— Тебе здесь нравится?

— Очень! Правда, когда я сюда ехала, думала, что на завод устроюсь.

— Вот те раз! Какой же здесь завод? Тут еще далеко до заводов.

— Ну, на какой-нибудь, — настаивает Марина, будто пытается доказать неопределенность своих планов.

— Глупости это — завод. На нем работать там… — Смагин неопределенно махнул рукой. — А откуда приехала?