За рекой, в тени деревьев - [22]
– Вы правы, – признался Этторе. – Никто из знатоков, кроме флорентийцев, не будет этого отрицать.
– Начхать нам на Флоренцию, – сказал полковник.
– Ну, это не так-то просто, – сказал Этторе. – Многие пытались, но редко кому это удавалось. А чем она вам, полковник, не нравится?
– Трудно объяснить. Когда я был мальчишкой, там был сборный пункт моего полка. – Он сказал по-итальянски – deposito.
– Тогда понятно. У меня тоже есть причины ее не любить. А вы знаете какие-нибудь хорошие города?
– Да, – сказал полковник. – Этот. Кое в чем Милан, Болонья. И Бергамо.
– Чиприани припас много водки на случай, если придут русские, – сказал Этторе. Он любил отпустить крепкую шуточку.
– Они привезут свою водку. И пошлины платить не будут.
– А Чиприани все же подготовился к их приходу.
– Ну, тогда он – единственный, кто к этому готов. Посоветуйте ему не брать от младших офицеров чеков на Одесский банк, и спасибо вам за сведения о моем соотечественнике. Больше я не буду отнимать у вас время.
Этторе отошел. Девушка заглянула в старые стальные глаза полковника и положила обе свои руки на его искалеченную руку.
– Ты сегодня довольно добрый, – сказала она.
– А ты ужасно красивая, и я тебя люблю.
– Ну что ж, это приятно слышать!
– Где мы будем ужинать?
– Мне надо позвонить домой и спросить, можно ли мне не ужинать дома.
– А почему та стала грустная?
– Разве я грустная?
– Да.
– И совсем я не грустная. Такая же веселая, как всегда. Честное слово, Ричард. Но ты думаешь, приятно, если тебе девятнадцать лет и ты влюбилась в человека, которому за пятьдесят, и ты знаешь, что он скоро умрет?
– Ну зачем так прямо? – спросил полковник. – Но когда ты это говорила, ты была очень красивая!
– Я никогда не плачу, – сказала девушка. – Никогда. У меня даже есть такое правило – никогда не плакать. Но сейчас я заплачу.
– Не плачь, – сказал полковник. – Ведь я сегодня добрый, правда? А что до всего прочего – ну его к дьяволу!
– Скажи еще раз, что ты меня любишь.
– Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя.
– А ты постараешься не умирать?
– Да.
– Что говорил доктор?
– Да ничего особенного…
– Но хуже тебе не стало?
– Нет, – солгал он.
– Тогда выпьем еще по одному мартини. Ты знаешь, я до тебя никогда не пила мартини.
– Знаю. Но теперь здорово пьешь.
– А лекарство тебе принимать не пора?
– Пора, – сказал полковник. – Лекарство пора принять.
– Можно я тебе его дам?
– Да, – сказал полковник. – Можно.
Они всё сидели за столиком в углу, и какие-то люди приходили в бар, а другие выходили. У полковника от лекарства слегка закружилась голова, и он ждал, пока это пройдет. «Каждый раз одно и то же, – думал он. – Черт бы его побрал, это лекарство!» Он видел, что девушка наблюдает за ним, и улыбнулся. Это была привычная, испытанная улыбка, которой он пользовался вот уже пятьдесят лет, с тех пор как улыбнулся впервые, и она до сих пор ему не изменяла, как дедушкино охотничье ружье. Ружье, наверно, взял старший брат. «Что ж, он всегда стрелял лучше меня, – думал полковник, – ружье принадлежит ему по праву».
– Слушай, дочка, – сказал он. – Ты только из-за меня не расстраивайся.
– Я и не расстраиваюсь. Ни чуточки. Но я тебя люблю.
– Тоже не бог весть какое занятие, правда? – Он сказал oficio вместо «занятие», – когда им надоедало говорить по-французски, а по-английски при посторонних разговаривать не хотелось, они иногда разговаривали по-испански. «Испанский язык грубый, – думал полковник, – иной раз грубее кукурузной кочерыжки. Но зато всегда можно точно выразить свою мысль, и она запомнится».
– Es un oficio bastante malo, – повторил он, – любить меня.
– Да. Но это единственное мое занятие.
– А стихов ты больше не пишешь?
– Ну, это были школьные стихи. Так же как и мое рисование. У всех у нас в детстве бывают таланты.
«В каком же возрасте у них тут стареют? – думал полковник. – В Венеции не бывает стариков, но мужают здесь очень быстро. Я и сам быстро возмужал в Венеции и никогда уж потом не был таким взрослым, как в двадцать один год».
– Как мама? – спросил он ласково.
– Очень хорошо. Она никого не принимает и почти не видит людей. У нее ведь такое горе.
– Как ты думаешь, она очень расстроится, если у нас будет ребенок?
– Трудно сказать. Она очень умная. А мне все равно придется за кого-нибудь выйти замуж. Но очень не хочется.
– Мы могли бы с тобой пожениться.
– Нет, – сказала она. – Я подумала и решила, что лучше не надо. Это такое же решение, как насчет того, что не нужно плакать.
– А что, если ты решила неверно? Видит бог, я тоже принимал неверные решения, и очень много людей погибло из-за того, что я ошибался.
– По-моему, ты преувеличиваешь. Не верю, чтобы ты часто ошибался.
– Не часто. Но бывало, – сказал полковник. – В моем деле трех раз больше чем достаточно, а я ошибся целых три раза.
– Расскажи, как это было.
– Тебе будет скучно, – сказал полковник. – Мне самому до смерти тошно, когда я вспоминаю, а другим – тем более.
– А я разве другая?
– Нет. Ты моя любовь. Моя последняя, единственная и настоящая любовь.
– А ты их принял, эти решения, давно или недавно?
– Одно давно. Другое попозже. А третье недавно.
