За пушкинской строкой - [3]

В ответ посрамленные враги начали распространять самые гнусные измышления о Бомарше, стремясь очернить его. Тогда-то и был пущен слушок о том, что Бомарше-де отравил свою жену, а вслед за нею и вторую. Не иначе, как личными переживаниями автора навеян в "Севильском цирюльнике" монолог дона Базиля - похвальное слово клевете, - положенный в основу знаменитой арии в опере Дж. Россини.

У Пушкина оба - и Моцарт и Сальери - не верят в нелепое обвинение, выдвинутое против Бомарше. Но убеждены в его невиновности они по различным мотивам, и как раз здесь кроется ключ к пониманию разительного несходства их характеров. Сальери, близко знакомый с Бомарше (об их совместной работе над оперой "Тарар" упоминает Пушкин), считает: "...он слишком был смешон для ремесла такого". В этих словах - весь Сальери с его гордыней и надменностью, с его верой в свое особое предназначение. Иное дело Моцарт! Его, казалось бы, бесхитростное объяснение свидетельствует о поразительной чистоте и возвышенности натуры:

Он же гений,

Как ты, да я. А гений и злодейство

Две вещи несовместные...

Эта фраза, как бы вскользь оброненная солнечным Моцартом, потрясает уязвленного Сальери: в одно мгновение рухнуло столь тщательно возводившееся им в собственном сознании построение, при помощи которого обосновал он и выносил чудовищное злодеяние. В смятении начинает он лихорадочно перебирать все читанное и слышанное когда-то, стремясь непременно вспомнить хоть какой-нибудь "прецедент": самого себя убедить в том, что "гений и злодейство" вполне совместимы. Услужливая память подсказывает ему предание о титане итальянского Ренессанса. Но оно не слишком достоверно.

Пушкинский Сальери ловит себя на том, что внутренне отвергает - хотя и цепляется за нее - припомнившуюся ему легенду о Микеланджело Буонарроти (1475-1564). Со свойственным ему безграничным презрением к людям приписывает он ее "тупой, бессмысленной толпе". Однако отнюдь не "толпа" повинна в возникновении подобных "сказок", а именно разноликие сальери, какие окружали и Микеланджело и самого Пушкина.

Клеветой, вероятно, порождена и басня, о которой писал Н. М. Карамзин в "Письмах русского путешественника": "Показывая Микель-Анджелову картину Распятия Христова, рассказывают всегда, будто бы он, желая естественнее представить умирающего Спасителя, умертвил человека, который служил ему моделью, но анекдот сей совсем невероятен". Помимо книги Карамзина, комментаторы отыскали еще несколько источников, откуда мог почерпнуть Пушкин "сей анекдот". Это роман маркиза де Сада "Жюстина, или Злоключения добродетели", поэмы ле Мьера "Живопись" и А. Шамиссо "Распятие". Сюда можно добавить также "Историю живописи в Италии" Стендаля.

Возвращаясь к Микеланджело, надлежит подчеркнуть, что его несравненные творения - как скульптурные, так и живописные, - неизменно поражали и продолжают поражать поистине математической точностью пропорций, высшим слиянием "алгебры и гармонии". Джордже Вазари, современник и биограф Микеланджело, засвидетельствовал: "Чтобы достигнуть совершенства, много лет изучал он анатомию, познавая связь костных частей, мускулы, жилы, сосуды и тому подобное, а также все положения человеческого тела..." Надо ли доказывать, что художнику вовсе незачем было закалывать злосчастного натурщика, дабы воссоздать страдания распятого человека. А живучесть "сего анекдота", быть может, лучше других доводов говорит о потрясающей эмоциональной выразительности кисти и резца Микеланджело.

ЗНАМЕНИТЫЙ АДМИРАЛ

Имя Байронов с честию упоминается в английских летописях.

Лордство дано их фамилии в 1643 году. Говорят, что Байрон своею

родословною дорожил более, чем своими творениями. ...Капитан Байрон,

сын знаменитого адмирала и отец великого поэта, навлек на себя

соблазнительную славу...

Гиганты, чьи имена стали символами эпохи, естественно, затмевают других носителей тех же фамилий, даже если те вправе рассчитывать на память и уважение потомства. Такая участь постигла и деда Байрона- Джона Байрона (1723-1786), которого Пушкин дважды упоминает в начатой им биографии "певца Гяура и Жуана".

Во второй песни "Дон Жуана", рассказывая о том, как юная красавица нашла на берегу острова изможденного героя романа, чудом спасшегося после кораблекрушения, поэт пишет:

...едва ли кто другой

Так много выстрадал. Такие же

страданья

Изобразил мой дед в своем

"Повествованье".

Кем же был дед создателя "Дон Жуана"? Ныне на этот вопрос смогут ответить, пожалуй, лишь историки мореплавания, хотя двести лет назад имя Джона Байрона хорошо знали в Европе.

В сентябре 1740 года от берегов Англии отошла эскадра адмирала Джорджа Ансона, на одном из кораблей которой находился семнадцатилетний мичман Джон Байрон. Задачи экспедиции были довольно разнообразными. Важнейшей, очевидно, было каперство. Параллельно с этим преследовались также цели политические, столь тесно переплетавшиеся с пиратскими, что трудно сказать, где начинались первые и где кончались вторые. В данном случае речь шла о грабеже испанских судов и поселений на побережье Тихого океана. Наконец, в свободное от выполнения двух первых заданий время адмиралу рекомендовалось по возможности обогатить человечество какими-либо географическими открытиями во славу Британии.