За пределами просветления - [15]

Это напомнило мне об одном величайшем мыслителе, Вольтере. Он был знаменит в своей стране, а там существовало общее убеждение, что если вам удалось заполучить небольшой лоскуток, вырезанный из одежды прославленного человека, такого как Вольтер, вы можете сделать из него прекрасный медальон, который будет служить амулетом, предохраняющим от опасностей, болезней и смерти.

Когда Вольтер выходил на улицу, он возвращался домой почти голым, так как за ним следовали толпы людей, которые рвали на нем одежду — и не только одежду, его тело было все исцарапано. Ему приходилось просить защиту у полиции, если ему надо было отправиться на вокзал или в какое-то другое место. Без защиты полиции это было невозможно, ведь прийти на вокзал голым, исцарапанным, в крови — это не выглядело бы нормально... хотя он в глубине души наслаждался этим, ибо он был единственным человеком во всей стране, которого так глубоко уважали. Это было уважение, оказываемое народом.

Но в этом мире все меняется. Имя и слава — просто мыльный пузырь. Он может становиться очень большим, — и чем больше он становится, тем больше опасность, что он лопнет.

И пришел день, когда Вольтер был забыт; кто-то другой стал знаменитостью. Теперь не было никакой нужды в полицейской защите. Люди даже забыли, что он жив. В своих записных книжках он написал: «Те дни доставляли мне наслаждение. Но в то время я думал, что было бы лучше не быть известным, лучше просто быть никем, жить себе тихо, так как моя жизнь стала кошмаром. Но когда я стал никем, я впал в отчаяние, оттого что я утратил уважение, имя, славу».

И в своих заметках он не говорит, что это было то, чего он хотел — быть никем. Теперь он стал никем, но радости в том не была, то было поражение.

Он написал: «Я умираю побежденным человеком». И когда он умер, только четверо сопровождали его тело на кладбище. Из этих четверых одним был его пес, а трое были его соседи — и эти трое вынуждены были доставить его тело на кладбище, иначе оно начало бы разлагаться и жить рядом стало бы невыносимо. Надо было как-то спровадить его в могилу. Так что на самом деле только пес преданно сопровождал его.

И это был человек, за которым следовали тысячи людей, куда бы он ни пошел.

Панкаджа, твой мусор приносит тебе доход.

Ты можешь выбрать его, нет никаких проблем.

Но делай выбор сознательно: ты выбираешь мусор потому, что он приносит тебе доход.

При сознательном выборе его хватит ненадолго. Не борись с ним, борьба не поможет.

Или, если ты достаточно мужественен, уясни себе одну простую вещь: даже если ты написал сотню романов, но внутри ты — сплошная рана, которая болит двадцать четыре часа в сутки, то вся твоя жизнь растрачена на страдания только для того, чтобы ублажить несуществующее эго. Завтра ты умрешь, а послезавтра никто не вспомнит о тебе. Сколько романистов было в мире? И кому сегодня до них есть дело? И все они, должно быть, страдали таким же образом, ибо то, что они делали, было мусором.

Ты можешь быть большим мусоровозом. Неважно, большим или маленьким, — но если ты можешь найти в себе немного мужества и выбросить весь этот мусор, очистить себя, то, возможно, из тебя выйдет нечто прекрасное, что может оказаться полезным для человечества, что может запомниться на века; и не только запомниться, но и оказать определенное трансформирующее воздействие на людей.

Но тот мусор, который ты пишешь, — это просто журналистика. Сегодняшняя газета завтра никого не будет волновать.

Когда-то я жил в одном месте, где был один немного эксцентричный старик... Люди, ушедшие на покой, становятся эксцентричными, поскольку им нечего делать. И никто не хочет становиться бесполезным — это причиняет боль. Никто не хочет быть в тягость.

А в семье никому нет дела до стариков. Фактически, все хотят отделаться от стариков, так как они доставляют ненужные хлопоты. У молодых есть своя собственная жизнь, свои наслаждения, свои развлечения, а эти старики все время вмешиваются, порицают, заставляют молодых чувствовать себя виноватыми или постоянно раздраженными. А старикам нечего делать; двадцать четыре часа в сутки они сидят себе где-нибудь. Естественно, им нужна какая-то работа; вот они и становятся великими критиками, они критикуют все.

Этот старик имел обыкновение приходить ко мне. Я работал в университете — один или два часа я преподавал в университете, а затем возвращался к себе. Он приходил ко мне, и мне нравилось слушать его. Он был очень счастлив со мной, ибо он говорил: «Вы — единственный человек, у которого есть терпение слушать меня; и больше никому нет до меня дела. Я говорю такие важные вещи, а никому это не интересно». Но как долго я мог выносить его?

Поэтому я стал давать ему газеты и журналы, чтобы он читал их, увлекался чтением и оставлял меня в покое. Иногда случалось так, что я по ошибке давал ему старую газету. Он начинал читать ее — и очень увлекался ею, — а затем мне на глаза попадалась дата. Я говорил себе: «О Боже, я дал ему старую газету». И я говорил ему: «Это старая газета. Ядам вам новую, свежую».

Он говорил: «Не имеет значения — почти на девяносто процентов новости те же самые. А из-за десяти процентов стоит ли беспокоиться? Для меня это все равно. Когда вас нет дома, я прихожу и обращаюсь за разрешением к садовнику. Он не пускает меня в ваш кабинет, но он приносит газеты, и я сижу в саду. И иногда он приносит газеты годичной давности! Но я говорю, что мне все равно; продолжают происходить те же самые вещи, поэтому я читаю любые газеты. Даже ваш садовник говорит мне: «О, Боже, этой газете уже год. Подождите, скоро придет мой хозяин; тогда я принесу свежие газеты». А я говорю: «Не стоит беспокоиться, я просто наслаждаюсь чтением». И это все одно и то же — кто-то был убит, на кого-то совершено нападение, кто-то совершил самоубийство, где-то сменилось правительство. Мне безразлично, кто правит в Бразилии, — какая мне разница?»