За пределами любви - [63]

Именно поэтому, наверное, она ничего не почувствовала. Вообще ничего. Только непривычное ощущение наполненности, будто в нее влили плотную вязкую массу, но массу чужеродную, аморфную, которая не раздражала, не причиняла боль, но и не облегчала, не выводила того, что засело в глубине – страх, ожидание, скованность – наружу.

Она хотела чувствовать, ей было обидно не чувствовать, обидно за себя, и она еще пристальней вглядывалась в далекий желтый свет, колеблющийся, двоящийся. Она не хотела да и не могла от него оторваться, и вдруг он разошелся, раздался, и Элизабет, не обращая внимания на мелкие, торопливые, ненужные толчки сзади, увидела в нем собственное лицо, зависшее над гладкой поверхностью, и свои склоненные плечи, и свою грудь. И все было знакомо и понятно – блуждающая, почти неживая улыбка, устремленные в одну точку глаза, – они были совершенно застывшие, поражали отсутствием жизни, но почему-то именно сейчас они были правы, именно такие, остекленевшие, они имели глубокий, вечный совершенно ясный смысл.

И тут в мутящееся, улетающее, попавшее за порог реальности сознание Элизабет тихо, едва-едва заплыла очевидная, простая мысль, что это не она стоит склоненная, распластанная по металлической гладкой поверхности, а Дина. Вернее не так – она, Элизабет, стала сейчас Диной и делает то, что должна делать Дина, и чувствует, что та должна чувствовать и делает это с ним, с тем человеком, с которым должна делать Дина. И даже ни к чему оборачиваться и пытаться убедиться, что это он, просто иначе не могло быть.

И когда все наконец встало на свои места и слилось воедино, там, внутри ее что-то обожгло, небывало остро, как не бывало никогда, а потом еще раз обожгло, совсем не больно, пробирая до самой кожи, до мурашек на ней. И она подалась корпусом назад, пытаясь растянуть, удержать, не выпуская, впрочем, завороженным взглядом скользящее, колеблющееся лицо, обрамленное желтизной фонарного света, и все в ней набухло, налилось и расширилось – не только снаружи, но и внутри – и стало больно упирающимся в металл соскам, как будто заостренные маленькие стрелы впились в самые кончики. А еще стало тянуть в животе, тяжело, надрывно, и Элизабет судорожно схватилась рукой за живот, пытаясь развести эту тяжесть, но не смогла – казалось, еще секунда, и тяжесть прорвет тонкую кожную оболочку и взрывом извергнется наружу.

Но тут толчки сзади заторопились и сразу перешли на мелкий, неразборчивый, лихорадочный ритм, и наполненность внутри как-то слишком безвольно сжалась и тут же разжалась, а потом отпустила и освободила полностью.

Элизабет не шевелилась, все так же пристально вглядываясь в плывущее в желтеющем мареве лицо, но его колебание расползлось, и оно стало теряться, пожираемое ярким фонарным светом.

– А… – раздалось сзади, и снова: – А…

Она оглянулась, Роджер стоял, опустив голову, что-то пристально разглядывая внизу. Тут она поняла, что все закончилось, что больше ничего не будет, хотя тяжесть в животе все еще давила и не думала рассасываться, и хотелось тереться о край выступающего багажника, чтобы хоть как-то ее разогнать. Но вместо этого Элизабет выпрямилась, обернулась, она попыталась разглядеть подробнее, что там Роджер изучает внизу, но ее глаза после яркого желтого пятна ничего не видели в этой кромешной темноте, замыкаемой полукругом подступающего леса.

– Так ты меня все-таки обманула, – проговорил Роджер куда-то вниз, и Элизабет ничего не поняла.

– Ты о чем? – спросила она, хотя ей было совершенно неинтересно.

– Так о том, что это у тебя не в первый раз. – Он наконец поднял голову и посмотрел на нее.

– Что не в первый раз? – снова не поняла Элизабет.

– Да ладно, кончай из меня дурака делать. Ты не девственница, и нечего было разыгрывать из себя девственницу.

– Как это не девственница?

– Это у тебя надо спросить как. – В голосе Роджера звучала откровенная ирония. – В принципе мне все равно, какая мне разница, просто не надо из меня дурака делать, – повторил он.

– Откуда ты знаешь? – Элизабет сама была удивлена.

– Так нету же ничего. – Теперь его голос был еще и разочарованным.

– Чего «ничего»? – снова спросила Элизабет.

– Так вообще ничего. Крови нет, и не почувствовал я ничего.

– Какой крови, чего ты не почувствовал?

– Как чего? Ты что, придуриваешься? – Казалось, он начинал злиться. – Девственности твоей не почувствовал.

– Странно, – удивилась Элизабет и повторила: – Странно. А где ж она?

– У тебя надо спросить, – буркнул он и нагнулся к земле, поднял брюки.

Уже по пути домой, когда машина медленно, переваливаясь с боку на бок, ехала по проселочной ухабистой, спускающейся с холма дороги, Роджер, смотря только вперед, будто Элизабет и не было рядом, сказал туда же, вперед:

– Мне-то все равно, просто обидно, что ты меня обмануть хотела.

– Я не хотела, – ответила Элизабет после паузы, так же, как и он, глядя только вперед. Но он не обратил внимания на ее слова.

– Я сразу догадался, что у тебя уже было, с самого начала. А когда ты сказала, чтобы я сзади вошел, я вообще стал уверен, просто хотел убедиться.

– Почему? – Элизабет так и не поворачивала головы.