За окнами сентябрь - [115]

Новицкий молча — еще не справился с волнением — поцеловал руку Римме, поздоровался с Лялькой, начал было:

— Мне трудно выразить…

— И не надо, — перебила его Римма, — пожалуйста, ничего не выражайте.

— Рисанна, — серьезно сказал Митя, — расскажите бате все сами, я не могу. Понимаете, все, — подчеркнул он.

Римма привела Новицкого в кухню, они сели и закурили.

Новицкий — худой, смуглый, с темными Митиными глазами — курил папиросу за папиросой, молчал. Только когда Римма рассказала, как бабушка начала менять продукты на спиртное, прервал:

— Почему же он ни слова не написал мне?

— Жалел вас. И что бы вы могли сделать?

— У меня товарищи остались в городе — попросил, помогли бы.

— Он очень любит вас, гордится вами. Вероятно, считал, что какая-то тень ляжет и на вас.

Выслушав до конца, Новицкий убитым голосом сказал:

— Я понимал, в какой смертельной опасности находился мальчик, но такого представить себе не мог… — и, посмотрев на Римму, горячо заговорил: — Что мне сделать для вас? Какие слова найти?..

— Я уже просила вас ничего не говорить! — с досадой перебила Римма. — Не умею слушать такие слова, не знаю, что отвечать…

— Митя писал о постигшем вас горе, о вашей болезни, о болезни вашей матушки… Вы столько места занимали в его письмах, что я понял, как вы много для него значите.

— А о том, что я советую ему идти в Театральный, он писал? — спросила Римма, чтобы переменить тему.

— Да-а… — неуверенно ответил Новицкий. — Вы серьезно так считаете?

— Он, по-моему, талантливый мальчик, — увлеченно заговорила Римма, — Приходите на спектакль, сами увидите. И кроме того: если заброшенный, одичавший мальчишка сам в первый же день пришел ко мне — значит, его тянуло, значит, это призвание.

— Его мать была когда-то актрисой.

— Вот как? — удивилась Римма, вспоминая изящные жесты холеных рук.

— Из-за меня бросила театр. Я окончил Военно-медицинскую, направили в Мурманск, она поехала со мной. Там ее в театр почему-то не взяли. Она мне этого не простила. Нам давно следовало расстаться, из-за сына терпел, боялся, что она его заберет. Ждал, чтобы Мите двенадцать исполнилось, тогда он сам выбрал бы. А тут война…

Когда они вернулись в комнату, Наталья Алексеевна приветливо встретила Новицкого, начала расспрашивать, где он будет работать, где остановился?

Новицкий сказал, что назначен в военный госпиталь. Пока не приведет свою квартиру в порядок, будет жить у товарища по академии и, конечно, заберет Митю, который, наверно, их очень стесняет.

— Вот это неразумно, — строго возразила Наталья Алексеевна, — здесь у мальчика налаженный быт, определенный режим. Зачем ему кочевать с места на место?

— От нас ему и в школу, и в Дом пионеров близко, — вмешалась Лялька, — и уроки мы вместе делаем, и вообще…

Римма молчала, думая: «Вот и началось… Митя уходит от меня… Скоро приедет Скворцов…»

Месяца через полтора Митя переехал к отцу, но, к удивлению и радости Риммы, почти ничего не изменилось: он являлся каждый день. Часто возвращался с Риммой после занятий или приходил один. Раздавался длинный звонок, и на вопрос: «Кто там?» — неокрепший Митькин баритон отвечал: «Снип-снап-снурре, пурре-базелюрре!»

Римма ставила «Снежную королеву» Шварца, он играл Сказочника и этими словами начинал спектакль.

А в конце ноября пришло письмо от подполковника Скворцова. Он писал, что демобилизуется, сдает «хозяйство» и собирается домой. Что ехать ему долго, но уж сорок шестой год наверняка встретит с ними.

Прочитав письмо, Лялька разволновалась:

— Понимаешь, Риша, конечно, я рада, что папа возвращается, но… отвыкла от него, плохо помню… Как у нас получится? Из дому, от тебя уходить не хочу…

— Может быть, попросим папу: пусть оставит тебя у нас, пока не кончишь школу? — предложила Римма.

— Нельзя, он обидится, — вздохнув, ответила Лялька. — И кто о нем позаботится кроме меня? Нет, ничего тут не поделаешь… — со взрослой покорностью обстоятельствам заключила она.

В середине декабря, в воскресенье, Римма предложила Ляльке пойти к ней домой, чтобы хоть немного прибрать к приезду отца. Лялька побледнела, сжалась и тихо проговорила:

— Не могу… Я все помню таким, как тогда… Пусть папа сам. Ему легче, он ничего этого не видел…

Римма не стала настаивать, подумав: «Это как рана — немного зажила, и снова потревожить… Наверное, блокада останется в нас навсегда».

А в понедельник вечером, возвращаясь с ребятами после занятий, она вошла во двор и сразу остановилась: на скамейке под деревом сидел военный, возле него стояли два больших чемодана. Ее бросила в жар сумасшедшая надежда: «Вдруг от Бори… Вдруг то — ошибка!» Военный встал, подошел к ней и неуверенно спросил:

— Римма?

— Да, да… — задохнулась она. — Что?

— Жду вас. Не узнаете меня? Я — Миша, помните? В декабре сорок второго привозил вам посылку от подполковника Скворцова.

— А-а… теперь узнаю, — с горьким разочарованием выговорила Римма. — Почему вы сидите здесь? Пойдемте домой.

— Поговорить надо. Отдельно. Без всех.

Дети, тревожно следившие за их встречей, быстро простились и ушли, только Митька встал рядом, подозрительно разглядывая Мишу — чего он явился?

— Иди наверх, Митенька, — ласково сказала Римма и, видя, что он не двигается, настойчиво повторила: — Иди-иди, скажи, что я сейчас…