За окнами сентябрь - [101]

Из госпиталя Римма чуть ли не ежедневно получала от него письма — доверчивые, сдержанно-нежные, полные заботливых вопросов о ее жизни, здоровье, мыслях — так может спрашивать только любящий человек. Потом опять пошли короткие записки с фронта, и всегда он по-прежнему обращался к ней: «Вы, Римма». Единственное «ты» он сказал ей перед смертью.

Римма сидела неподвижно с его последней запиской в руках и видела его четко, как будто это было вчера: суровое достоинство, с которым он нес свое горе, неожиданно прорвавшуюся доброту: «бедные вы девчонки», почувствовала его тяжелую руку, погладившую ее голову… Его ненавязчивую, не ждавшую благодарности заботливость… Их последнюю встречу перед наступлением… минутное счастье в его объятиях, его руки, его губы… Кем он был для нее?

— Случилось что-то плохое? — тревожно спросила Ляля. — Не сиди так, скажи.

— Вадим Викторович убит… — с трудом выговорила Римма.

— Зимин? — упавшим голосом переспросила Ляля.

Римма давно рассказала ей о своей дружбе с Зиминым — нужно было объяснить его постоянную помощь, письма… Теперь Римма притихла, больше не смеялась по вечерам; садясь писать Борису, с болью думала: «Ве-Ве больше не напишу…» Она не могла объяснить себе словами, но чувствовала: что-то важное для нее, очень дорогое ушло с ним из ее жизни.

Двадцать седьмого января в Ленинград пришел долгожданный праздник — полное освобождение города.

Еще несколько дней назад на улицах рвались снаряды, а в этот день люди вздрагивали от залпов салюта — Ленинград сам салютовал своему освобождению, — еще трудно было поверить, что орудийные залпы не несут смерть.

Вечером все высыпали на улицы смотреть праздничный фейерверк. В затемненном городе — светомаскировку еще не сняли — каскады разноцветных рассыпающихся огней казались сказкой, хотелось протереть глаза — не снится ли?

К Щегловым прибежала Глаша, Андрей Михайлович принес бутылку шампанского. Ярким накалом горела лампочка, пробка ударила в потолок, они подняли чашки с пенистым вином, и Медведев тихо, изумленно сказал:

— Кончилась блокада. Все! Мы не в осаде, мы — со всей страной.

После почти трех лет бедствий израненный город медленно оживал.

Налаживалась жизнь в городе, налаживалась она и у Щегловых. Наталья Алексеевна одобряла Риммины занятия в Доме пионеров.

— Работа с детьми — благородное дело, — говорила она. — Не знаю, чему ты их можешь научить, но хоть не бегают по улицам без присмотра. Может быть, вырастут порядочными людьми.

Лялька взрослела, ее начало многое интересовать, особенно взаимоотношения людей. Она часто расспрашивала Римму, как та полюбила, вышла замуж. Они становились сестрами, подругами.

В Доме пионеров из случайных ребят начал сколачиваться коллектив. Римма не старалась завоевать авторитет, но с удивлением замечала, что ее слово делается законом.

Восьмого марта она вошла в класс и увидела выстроившихся по диагонали ребят. Правофланговый — Митя Новицкий — сделал шаг вперед и торжественно произнес:

— Рисанна, поздравляем вас с Международным женским днем!

Все почему-то захлопали, она поблагодарила, подошла к своему столу и… почувствовала комок в горле — на нем были разложены ребячьи трогательные подарки: толстый красный карандаш, самодельная записная книжечка в синем бархатном переплете, самодельные же носовые платки с вышитыми в уголках розочками и незабудками, деревянная дощечка для хлеба, на ручке нарисован лукавый гном, судейский свисток на тонком шнурке…

— Милые вы мои… — проговорила Римма срывающимся голосом и вдруг прикрикнула: — Отвернитесь, сейчас буду реветь… — и действительно заплакала.

Ребята подбежали к столу, окружили ее, а она, справившись со слезами, искренне восхищалась их подарками: как красиво сделано, и все такие нужные вещи! Вот только свисток — к чему бы он?

Митя солидно пояснил:

— Чтобы вы не срывали голос. Нужно вам остановить нас — свистните, мы сразу замолчим.

Ничего не скажешь — полезная вещь!

В конце марта у Риммы началась страдная пора: она решила к майским праздникам выпустить спектакль. Среди девочек оказалось несколько способных, а одна, игравшая Блюму, даже талантливая, и в Мите чувствовалась одаренность, хотя он играл совсем неподходящую ему роль старика сторожа. Остальные — что ж! — блеска нет, но прилично — будет.

В Доме была небольшая сцена, одетая в дряхлые кулисы, и такой же занавес, зрительный зал на двести мест и даже один ярус — маленький балкон с двумя рядами стульев.

Римма устроила субботник — со своими «артистами» вымыла и вычистила сцену и зал. Потом они облазили весь дом, нашли куски фанеры, сорванную с петель высокую дверь, относительно подходящую мебель. Оформление она решила делать условным, фрагментарным. Незаменимым помощником оказался Коля Мартынов — он прекрасно рисовал и был необыкновенно изобретателен. Он сосредоточенно бродил по сцене, задумчиво смотрел на невыразительную фанеру и дурацкую дверь, потом бежал к Римме:

— Рисанна, а если сделать так… — и предлагал такое неожиданное решение, что Римма только руками разводила:

— Обыкновенный гений!

Директор неведомыми путями достал им рулон бязи. Общими усилиями они скроили передники для гимназисток и длинные юбки для учительниц, которые потом Коля удачно расписал под атлас и под бархат. Теперь Римма занималась почти ежедневно, с четырех часов и до закрытия Дома. Сначала они репетировали, а потом красили, шили, пилили, прибивали — столько хлопот! И вдруг посреди их трудов грянула неприятность. Директор вызвал ее с занятий и серьезно сказал: