За океан. Путевые записки - [54]

В субботу, на третий день плавания, погода стала изменяться к худшему: нависли густые мрачные тучи, и поднялся довольно сильный ветер. Пароход начало качать, и к чаю, а особенно к завтраку, явилось гораздо меньше пассажиров; многие уже страдали припадками морской болезни. Как известно, единственное средство против этой болезни — привычка. Настоящие моряки ей не подвергаются; обыкновенные же пассажиры, при краткости морских переездов в настоящее время, не имеют возможности привыкнуть к качке. Пароход входит в порт, когда пассажиры еще не привыкли к качке, и при новом плавании страдания возобновляются. Человек, выросший на твердой почве, не может скоро приучить себя к новым условиям приспособления к беспрестанно изменяющемуся внутри его направлению силы тяжести. Кровообращение делается неправильным и вызывает тошноту и даже рвоту. Страдают не только нежные представительницы прекрасного пола, но и сильные на вид мужчины. Дети вовсе не подвергаются морской болезни, вероятно, потому, что и на твердой земле они еще не усвоили привычки приспособляться к условиям равновесия при разных положениях тела. Во время припадков многие неподвижно лежат в каютах, но это не хорошо. Лучше выходить наверх и гулять по палубе. При сильном движении человек искусственно регулирует свое кровообращение, и припадки ослабевают.

К вечеру погода сделалась еще хуже, а ночью началась настоящая буря. Несчастные пассажиры, чтобы развлечь себя, задумали устроить концерт, но он был на этот раз очень неудачен. Певицы после двух-трех тактов неестественно взвизгивали и убегали в свои каюты, где и отдавали дань неумолимому Нептуну. Особенно тяжело было видеть престарелых дам, которые первые дни крепились лучше молодых, но теперь совершенно упали духом и ни в чём не находили утешения. За ужином посуда была поставлена в особые рамки, прикрепленные к столам, но это не избавляло от беспрестанного проливания жидкостей, обливания платья соседей и т. п. Даже лакеям, уже привыкшим к превратностям морской жизни, видимо, было не по себе; ужин, при весьма немногочисленном собрании пассажиров, прошел крайне грустно и прерывался разными не совсем приличными случайностями. Беспрестанно слышались клятвы того или другого пассажира, что он никогда не предпримет нового океанского путешествия.

Ночью на палубе не было возможности оставаться. Шел сильный дождь, и палуба, на которой и днем при качке трудно ходить, теперь представляла скользкую гладкую поверхность; при малейшей неосторожности можно рисковать быть сброшенным в океан. Поневоле пришлось спуститься в каюты. Здесь не только вид страдальцев, но и присутствие их за тонкими переборками наводили на грустные размышления. Отовсюду доносились стоны больных и суета прислуги. Изредка раздавался даже зловещий треск в самом корпусе парохода. У большинства коек подвешены тазики… Очень тяжело. Что-то будет завтра?

После весьма неприятной ночи, в течение которой мне удалось заснуть лишь под утро, я был поражен тишиною: качка прекратилась, стоны у соседей — тоже. Одевшись и выйдя на палубу, я с удовольствием убедился, что стояла превосходная погода. По-видимому, океан хотел порадовать нас к праздничному дню воскресенья. Солнце ярко светило, и небо почти очистилось от облаков. За завтраком я узнал, что на пароходе будут совершены церковные службы: англиканская в общей зале 1-го класса и католическая (для ирландцев) в каюте 2-го. Около 10 часов утра начало службы возвещалось протяжными звуками тех же инструментов, которыми пассажиры ежедневно, по нескольку раз, созывались к обычным приемам пищи. Пассажиры 1-го класса созываются ударами в китайский тамтам огромных размеров, а пассажиры 2-го — обыкновенным колоколом. В будни это были частые и веселые звуки; теперь лакеи с этими же инструментами, стоя у входов в каюты, ударяли медленно и с большими промежутками, что производило несколько грустное, но благоговейное впечатление.

Я отправился слушать богослужение англиканской церкви. Все входили в залу медленно и важно складывали шляпы на большой стол у входа. Обеденная зала преобразовалась в церковь. На столах лежали Библии и молитвенники в изящных черных переплетах с вытисненным золотом названием парохода. На возвышении стоял орган. В эту залу теперь допускались пассажиры всех трех классов и сюда же явились и все свободные от дела матросы и кочегары. Все поприоделись довольно прилично, не исключая и самых бедных эмигрантов, сидевших в обыкновенное время в одних лохмотьях. Случившийся между пассажирами пастор взошел на особое возвышение у органа и начал читать молитвы. Псалмы пелись всеми присутствующими под мощные звуки органа. В цветные окна зала проникали мягкие солнечные лучи и приводили молящихся в религиозное настроение. После тяжко проведенного вчерашнего дня молились искренно. Служба закончилась весьма подходящею к случаю проповедью пастора на текст о погибавших на Тивериадском озере.

Когда пассажиры вернулись на палубу, откуда можно было любоваться роскошным видом почти спокойного океана и предаваться незатейливым играм, которым не мешала теперь качка, внимание многих было привлечено черною точкой и небольшим фонтанчиком, недалеко от парохода; это был огромный кит, гревшийся на солнце и вскоре подплывший довольно близко. К сожалению, нельзя было рассмотреть тела кита: из воды выделялась только его длинная черная спина. Затем, обозревая горизонт в бинокль, я увидал как бы отдаленные паруса; но это были не паруса, а ледяные горы, или, как называют их англичане, айсберги (iceberg). Однако они были так далеко, что подробностей нельзя было рассмотреть даже в бинокль; нет сомнения, что эти айсберги были громадны.