За несколько стаканов крови - [2]

«Прочь! — прикрикнул на себя Персефоний. — Прочь от этого места, а то и до греха недалеко».

На миг он с предельной ясностью представил себе, что произойдет, если он поддастся соблазну. Община, конечно, попытается защитить его перед законом, но даже в случае удачи остаться в городе не позволит. Никто больше не подаст ему руки, никто не захочет встретиться с ним взглядом.

Отчуждение… Нет, пожалуй, само по себе оно не пугало Персефония. Он был сравнительно молодым упырем и не успел по-настоящему вжиться в общину. Уважал старших, но не был привязан к ним вековой привычкой. И отдавал себе отчет в том, что Закон для него ценнее общины как таковой. Наверное, в прежней, смертной, жизни ему крепко не хватало ощущения незыблемости окружающего мира.

Ужаснее самого изгнания было бы осознание того, что он оказался недостоин Закона, который избрал для себя, отказавшись от человеческого бытия.

И конечно, была еще Королева — душа общины, лидер, всегда прекрасная и желанная, мудрая и понимающая. Она — воплощение Закона. Упасть в ее глазах, потерять право на ее улыбку — вот что страшило.

Несколько глотков крови пьяного мещанина не стоили того.

— Прочь, — прошептал Персефоний и хотел уже встать, но тут к нему подсел человек.

На вид лет сорока, плечистый и мощный, с гладко выбритой головой и вислыми усами, в косоворотке и охотничьей куртке, он словно сошел с картинок, иллюстрирующих священную борьбу за суверенитет. Единственное отличие состояло в отсутствии патриотического экстаза в лице. Это же, кстати, отличало его и от всех, кто одевался в похожие наряды, следуя моде.

— Трудные времена настали, сынок? — спросил он.

Персефоний недоуменно смотрел на него, не зная, что ответить.

— Ну ладно, я здесь не для того, чтобы болтать попусту, — без перехода объявил его визави. — Мне одно нужно знать: ты голоден?

— Предположим, что так, — осторожно сказал Персефоний.

— Тогда предположим, что я хочу стать твоим коммерческим донором.

Персефоний вздрогнул. Он не знал, что ожидал услышать, но только не это.

Коммерческое донорство существует издавна, но юридически оформилось не более двухсот лет назад и далеко не во всех странах. Заключается оно в том, что разумное существо по собственной воле соглашается стать источником пищи в обмен на различные услуги.

То есть изначально-то предполагалась обычная купля-продажа, но смертные заламывали такие цены, что даже сами не спорили, когда упыри называли их кровопийцами. Так что на практике остались только услуги.

Цивилизованное общество изобрело много способов кормления упырей, но коммерческое донорство до сих пор считается (среди упырей, конечно) самым престижным.

Однако Персефоний не спешил радоваться. Смертные не платят кровью за то, что способны делать сами, и нанимают, как правило, только старых упырей, накопивших за века существования много сил и опыта. А кому может понадобиться упырь, у которого весь профессиональный опыт — полгода лаборантом в поликлинике на анализах крови? Что он может, кроме предварительной диагностики? Ни гипнозом лечить, ни чарам сопротивляться, ни…

— Ну что же ты молчишь, сынок? Чем предложение нехорошо?

— Во-первых, прошу вас, милостивый государь, не называть меня так, — ответил упырь. — Во-вторых, я не могу судить, хорошо предложение или плохо, поскольку еще не слышал его. Ни в чем противозаконном я участвовать не буду.

— Противозаконном? — удивленно переспросил его собеседник. — А что нынче можно назвать противозаконным — в стране, где закона не осталось?

— Закон есть всегда, — веско сказал Персефоний.

Про себя он подумал, что, кажется, верна промелькнувшая в его голове догадка: человеку нужен сообщник для какого-то преступного дела, причем сообщник, которым можно (а скорее, даже необходимо) пожертвовать.

Человек усмехнулся.

— Просишь не называть тебя сынком, а сам говоришь, будто младенец. Закон — это хозяин, который зависит от своих слуг. Если короля делает свита, то закон делают его исполнители. А я что-то ни разу не видел их за работой с того самого дня, как графство Кохлунд превратилось в независимое государство.

— Боюсь, наш разговор ни к чему не приведет, — сказал Персефоний, стараясь взглядом выразить то, что не позволил себе выразить тоном. — Даже если бы вы перестали мне «тыкать» и тем самым возбудили желание выслушать вас, мы едва ли придем к соглашению, ибо наши взгляды в корне разнятся. Я считаю, что закон самоценен. Я гражданин, и закон существует для меня — а стало быть, я сам и есть его первый исполнитель…

Человек нетерпеливо махнул рукой.

— Довольно, приятель, довольно! Философствования юнца — это то, что меньше всего способно мне помочь. Там, снаружи, караулят два типа. Они ждут меня, чтобы перерезать глотку. Войти за мной в кабак они не посмели: народу многовато, да и вышибала тутошний — тертый калач. Однако я не могу вечно сидеть здесь. Мне нужна помощь, чтобы выжить.

— То есть вы хотите, чтобы я убил этих двоих?

— На твое усмотрение, сынок. Мне важно остаться в живых, а каким путем — не имеет значения.

— Что вы им сделали? — помедлив, спросил Персефоний.

Человек насмешливо приподнял бровь.