За несколько стаканов крови - [11]

— Не, не пойдет, — усмехнулся Торкес. — Для начала посох в окно выбрось. А не то я твоему приятелю дурную головушку-то отверну.

— А с чего ты взял, что он мне приятель? Смерти ему я не хочу, но если придется — спалю обоих. У меня тут как раз на вашу братию заклинание припасено.

— Ох, и грозен ты, бригадир! — шутовски восхитился Торкес. — Жмура пожалел, Ляса пожалел, а тебя, гадкий Торкес, не пожалею, пришибу, как комарика, и мальчонку с тобой не помилую. Чего тянешь-то? Шмаляй!

Однако Хмурий Несмеянович, как, видимо, и ожидалось, ничего не предпринял, он просто стоял, держа в правой руке нацеленный на упырей посох, а в левой — нож.

— Ладно, бригадир, вижу, ты не расположен к разговорам. Поболтаем в другой раз. А сейчас мы с малышом тихо-мирно выйдем отсюда и прогуляемся, пока я не потеряю тебя из виду.

Он сделал шаг к двери, увлекая за собой заложника. Тучко двинулся следом. Персефоний не выдержал и крикнул:

— Хмурий Несмеянович, там еще эльф и гн…

Он не договорил: Торкес сдавил ему горло.

— Да знаю, — проворчал Тучко. — Навязался ты на мою голову, ничего по уму сделать не можешь. Смотришь — и то не видишь. Или все-таки видишь? — явно со значением спросил он.

— Ничего он не видит! — оборвал Торкес. — Ты давай без шуточек, бригадир, у меня силы хватит, голыми руками так отделаю малыша, что потом хоть купай в крови — не склеится.

Однако Персефоний понял, что видит. Произнося последние слова, Хмурий Несмеянович едва заметно качнул нож — нож был знакомый, заговоренный. Это им Жмур едва не оборвал жизнь Персефония прошлой ночью. Только как он собирается воспользоваться этим оружием? Хоть он и опытен, но в ловкости, безусловно, уступит столетнему упырю!

А Хмурий Несмеянович все смотрел вопросительно, и Персефоний вдруг понял, чего тот хочет от него.

«Нет, нет, я не смогу!» — всколыхнулась в мозгу испуганная мысль. Да и зачем рисковать? Руки Торкеса лежали так, чтобы одним движением свернуть ему шею. А это крайне неприятное и очень опасное для упыря повреждение. Гораздо проще сделать так, как велит Торкес: выйти с ним, отдалиться и…

И умереть, понял Персефоний. Торкес его не отпустит. Он может сколько угодно насмехаться над «малышком», но ведь принял же молодого противника в расчет — и отнесся достаточно серьезно, чтобы, оставив троих товарищей на улице, проследить за Персефонием, пройти огородами и появиться через заднюю дверь — как выяснилось, с роковым опозданием. И на будущее подстрахуется — не нужно ему, чтобы у Тучко был даже такой никчемный помощник.

Торкес вывел его в коридор. Еще шаг, и они покинут полосу лунного света, станут невидимы для Тучко, а если тот выйдет вслед за ними, за спиной у него могут оказаться эльф и гном, которым Торкес наверняка напомнил, куда и зачем они пришли.

Персефоний не мог кивнуть, но постарался выразить взглядом: давай.

Хмурий Несмеянович сделал еще шаг и плавным движением бросил ему нож. Персефоний перехватил оружие в воздухе…

Тотчас шея его хрустнула, он увидел краем глаза искаженное ненавистью лицо противника, но остановить движение было уже нельзя: Персефоний ударил ножом за спину, лезвие глубоко вошло в Торкеса. Оба упыря упали на пол, и тотчас коридор озарили одна за другой две белые вспышки. Послышался чей-то крик, но Персефоний уже ничего не замечал — дикая боль пронзила каждую клетку его тела, и не было ей ни конца ни края. Каждое мгновение длилось вечно и было наполнено невыносимым страданием, вне которого не существовало ничего.

Вдруг словно молния пронзила его — и лишь спустя некоторое время Персефоний осознал, что это была не новая боль, а избавление от прежней.

Шея ныла, и боязно было шевельнуть ею, но голова вновь сидела прямо. Перед глазами плясали пятна, а между ними плыло лицо Хмурия Несмеяновича.

— Везунчик ты, сынок, — завибрировал в мозгу его голос. — На-ка, хлебни.

Губы ощутили прохладу стекла, ноздри щекотнул манящий аромат исходившей паром жизни. Персефоний жадно припал к стакану и осушил его, содрогаясь от вспышек боли при каждом глотке. Ему тут же стало легче. Шевелиться после перенесенной муки не хотелось, однако взор прояснился, и он начал вспоминать, что произошло.

— А где… — прохрипел он.

— Молчи, — посоветовал Хмурий Несмеянович. — Не знаю, как вам, упырям, удается все это перенести, но голосовые связки у тебя восстановятся в лучшем случае завтра, когда отоспишься. Может, тебе еще стаканчик нацедить?

Персефоний вскинул брови.

— Или это опять незаконно? — спросил Тучко. — Смотри сам, я слышал, что вашей братии для исцеления много крови нужно.

— Только не… ценой убийства… — выдавил из себя Персефоний.

— Да жив он, жив! Почти все живы. Людей я парализовал, лешака оглоушил, эльф с гномом сами удрали. Люди теперь связанные лежат, и уж по стакану с каждого из этих идиотов ты имеешь полное право стребовать. Да, в общем, что тебя слушать? — рассердился он вдруг и удалился в комнату, откуда вскоре вернулся с полным стаканом, который поставил на пол около Персефония. — Захочешь — выпьешь, нет — пускай сворачивается.

Запах ударил в голову молодого упыря. Сейчас, немного отойдя после пережитого, он уже ясно воспринимал действительность, и чутье услужливо подсказало ему: это кровь того человека, что был парализован первым. А сначала Тучко угостил его кровью вислоухого Хомутия, у него, кстати, печень на ладан дышит и сердчишко пошаливает. Зато тот, первый, здоров как бык.