За Москвой рекой. Перевернувшийся мир - [24]
4 мая 1979 года к власти в Англии пришла госпожа Тэтчер. Она увидела, или ей показалось, что она увидела, становящийся все более уверенным в себе Советский Союз, «распространяющий свое влияние в Афганистане, Южной Африке и Центральной Америке путем подрывных действий и прямого вторжения… размещающий наступательные ракеты на территориях своих восточных сателлитов и наращивающий свои обычные вооружения так, что они намного превышают эквивалент НАТО»[35]. Запад, по ее мнению, не был способен ни психологически, ни в военном и экономическом отношении к сопротивлению. Президент Рейган пришел к власти годом позже на волне еще более преувеличенно алармистской риторики.
Напугано было не только советское правительство. Английский историк Тимоти Гартон Аш записал в своем дневнике 1980 года, что он ожидал начала ядерной войны еще до окончания десятилетия. Казалось, сцена была подготовлена для новой и, как оказалось, последней конфронтации между силами Добра и Света, с одной стороны, и «Империей зла» — с другой.
И все-таки, не кто иной, как г-жа Тэтчер, «железная леди», первой уловила ветер перемен. Она не верила в то, что советская система может существовать вечно. Если Запад не упустит своих преимуществ, справедливо рассуждала она, он выйдет победителем, ибо «опирается на уникальную, почти безграничную, творческую силу и жизнеспособность индивидуумов». Учитывая закрытый характер советской политической системы, считала она, вызов ей может быть брошен лишь «своим», — человеком, сделавшим карьеру изнутри. Она утверждала, что была первым из западных руководителей, заметившим Горбачева, потому что искала кого-нибудь, похожего на него. Она потратила значительную часть своей громадной энергии на то, чтобы попытаться понять суть советской системы. Тэтчер стала своего рода специалистом по этому вопросу, хотя и призналась во время посещения в 1987 году одного жилого района в Москве, что люди, живущие там, «знали систему еще лучше, чем я»[36].
Мое профессиональное участие в этих делах началось в 1959 году, когда я был послан на работу в Варшаву. (Джилл приехала в Варшаву на год позже, и в течение недолгого времени мы представляли политический отдел посольства.) Страна все еще купалась в лучах польской «весны» 1956 года, когда польские рабочие, студенты и даже польская коммунистическая партия успешно оказали противодействие Хрущеву и привели к власти Гомулку. На протяжении пяти лет Польша была уникумом — единственной коммунистической страной в мире, где простые люди могли беспрепятственно высказывать свои политические взгляды, где процветали современное искусство, авангардистская музыка и политический театр. Иностранцы также были популярны — явление необычное в любой стране. Наши польские друзья были до смешного откровенными, невзирая на микрофоны, которые, как мы все были уверены, все еще оставались в стенах нашей квартиры.
К концу нашего пребывания в Варшаве тайная полиция становилась более наглой. Однако поляков это не останавливало. Один знающий, «вхожий наверх» человек, коммунистический журналист, работавший в правительственной газете, взял на себя риск предостеречь меня, что полицейские надеются поймать меня в ловушку. И посоветовал мне в течение следующего месяца держаться подальше от польских девушек.
Поляки боялись немцев, но восхищались ими. Русских они боялись, но презирали. Небольшая горстка оптимистически настроенных коммунистов, которых даже тогда трудно было найти в Польше, все еще верила в конечную победу коммунизма во всем мире. В их числе — Мичеслав Раковский, блестящий редактор либеральной «Политики», ставший позже последним коммунистическим премьер-министром Польши. Однако в глазах большинства идеология была полностью дискредитирована. И нечто подобное произошло с такой чертой польского характера, как отвага, приводившей в прошлом к столь многим неудачным восстаниям против русской и немецкой оккупации. Ныне господствовал реализм. Реалисты прекрасно отдавали себе отчет в том, насколько Польше повезло в сравнении с другими сателлитами России, а также понимали, сколь хрупкой остается их относительная свобода, пока у Советского Союза сохраняется воля и способность удерживать свою империю. Хотя думать об этом им было неприятно, они знали, что Польша никогда не сможет добиться полной независимости, если процесс перемен не начнется в самой России. История доказала правоту реалистов. Валенса, «Солидарность» и другие силы мужественно и неустанно долбили империю. Но имперская система снова и снова сводила на нет их мужество: по всей видимости, она все еще обладала силой и волей, необходимыми для господства. Ситуация изменилась лишь тогда, когда с приходом Горбачева лед тронулся и в самом Советском Союзе.
К началу 60-х годов признаки того, что Советский Союз переживает кризис, стали очевидными даже для посторонних. Мы с Джилл жили в Москве с 1963 по 1966 год. Москва тогда была явно пришедшим в запустение городом. Кроме одного громадного плаката, висевшего над Москвой и призывавшего граждан «летать самолетами Аэрофлота» (призыв совершенно излишний в стране с громадными расстояниями и всего лишь одной авиакомпанией), никакой рекламы не было — одни лишь бесконечные коммунистические лозунги, начертанные белой краской на красном фоне. В магазинах было мало товаров, а высококачественные вовсе отсутствовали. На западную популярную музыку, танцы и одежду власти косились. Сразу же за пределами города вас встречала ужасающая сельская нищета, усиливавшаяся все больше по мере удаления от центра.
