За Москвой рекой. Перевернувшийся мир - [15]

Мифы и практика самодержавия и православия не оставляли в России места идеям плюрализма, инакомыслия или лояльной оппозиции. Образовавшаяся в результате в русском государстве брешь была заполнена русской интеллигенцией. «Интеллигенция» — русское слово, и русская интеллигенция мало напоминала интеллигенцию других стран. В Западной и даже в Центральной Европе «интеллигенция» — это круг более или менее образованных индивидуумов, занимающихся преимущественно гуманитарными предметами. Иногда они могут устанавливать интеллектуальную или даже политическую моду. Но их политическое значение как определенной группы ничтожно. Этого не скажешь о русской интеллигенции, которая стала политическим явлением, почти политическим классом, реакцией, быть может, единственно возможной, на политическую систему, в которой организованная оппозиция всегда сурово осуждалась и обычно попросту запрещалась.

Русская интеллигенция сформировалась в конце XVIII века в противостоянии крепостному праву и становившемуся все более деспотичным правлению Екатерины Великой. Первые интеллигенты были выходцами из аристократии. Однако с распространением Просвещения и после освобождения крепостных ряды интеллигенции стали все больше пополняться представителями мелкого чиновничества, лиц свободных профессий и крестьянства. Несмотря на слабость этой интеллигенции, режим весьма серьезно отнесся к ее политическим претензиям. КГБ, так же как ранее Охранка, установил над ней строжайший надзор и часто подвергал жестоким репрессиям. Интеллигенция не оставалась в долгу. Лишенная законных способов проявления оппозиции господствующему строю, она все больше стала обращаться к заговорам, терроризму и революционной агитации в среде пролетариата. Декабристы, убийцы царя Александра И, террористы партии эсеров и большевики-ленинцы, — все они были в основном выходцами из интеллигенции. Русские революционные народники XIX века и их социал-демократические соперники боролись, убивали и умирали за революцию; они свергли старый режим и попытались создать на его месте утопическое государство.

Однако до середины XX века подавляющее большинство русских составляли крестьяне и обнищавшие рабочие, нещадно эксплуатируемые и используемые для осуществления амбициозных военных замыслов государства. Как цари, так и коммунисты претендовали на любовь к себе этих классов и требовали их поддержки, не предлагая им какого-либо участия во власти. В результате угнетенные классы изобрели различные способы уклоняться от давления правителей и выживать, несмотря на произвол. Время от времени они поднимали бунт. В более мирные времена они объединялись в небольшие группы — деревенские общины, бригады странствующих ремесленников, группы друзей, члены которых могли доверять друг другу и солидарность которых в какой-то мере защищала от поддерживаемой автократией атмосферы жестокости, подозрительности и предательства. До Октябрьской революции символом этой солидарности была деревенская община, «мир». Русские социалисты романтизировали «мир», который, по их мнению, мог стать основой специфической русской формы социальной демократии. Русские националисты и церковники романтизировали его как символ «соборности», дух общественной солидарности, который (как до сих пор верят многие русские) поднимал их на более высокий нравственный уровень по сравнению с эгоистичными буржуа Запада. Ни те ни другие, видимо, не замечали того, что «мир» служил другой полезной цели: с его помощью властям было удобно взимать налоги и набирать рекрутов, и на него же они могли налагать коллективное наказание при первом признаке неповиновения.

Надо ли говорить, что русские в большинстве своем не чувствовали угрызений совести, игнорируя или обходя при всяком удобном случае требования начальства. Как сказал в середине XIX века либерал Герцен, «вопиющая несправедливость половины ее (России) законов научила русский народ ненавидеть и остальные законы: русский подчиняется только закону, насаждаемому силой. Полнейшее неравенство перед судом убило в нем всякое уважение к законности. Русский, к какой бы профессии он ни принадлежал, избегает соблюдения закона или нарушает его всегда, когда это может пройти безнаказанно, и правительство поступает точно так же».

Это глубоко укоренившееся и вполне разумное при существующих обстоятельствах презрение к чисто формальной системе законности было в посткоммунистической России столь же сильным, как и при Герцене, писавшем об этом более ста лет назад.

В большинстве обществ люди справляются с трудностями повседневной жизни, угождая власть имущим, используя влиятельные связи, оказывая друг другу взаимные услуги, давая взятки, которые они предпочитают называть подарками, — то есть прибегая к действиям, не всегда противозаконным, но редко когда полностью отвечающим установленному порядку. Французы в свое время называли это «lе système D». В России она действовала всегда, и для нее есть специальное название «блат». Блат процветал в царской России. Он помогал делать жизнь более сносной при Сталине. И он остается важным «смазочным материалом» в сегодняшнем русском обществе.