Платинскому показалось, что поёт она чудовищно. Голос был все ещё сильный, но, опять же, по мнению Платинского, достаточно неприятный. С таким металлическим оттенком. Репертуар стандартный: «Калитка», что-то из «Сильвы». Платинский не стал входить в зал, потом пришлось бы хвалить пение. Он постоял у двери, скрытый за портьерой. Концерт быстро закончился. Зрители бурно аплодировали.
«Как немного надо для успеха, – подумал Платинский, – петь хорошо известные песни и как можно громче».
А может быть, они специально аплодируют, поскольку они её знакомые и хотят сделать ей приятное. Не могут же им всерьез нравиться эти телодвижения немолодой уже женщины, играющей юную Сильву. Но выражения лиц были искренние, люди поздравляли Елену Сергеевну, говорили ей хорошие слова. И Платинский решил, что они ничего, просто ничего не смыслят в пении. «Пипл», – подумал Платинский и пошёл ужинать.
За ужином Елена Сергеевна сообщила Платин-скому о своем концерте, и Платинский «искренне» огорчился, что не был в зале.
– Что же вы меня не позвали? – говорил он, сокрушаясь. – Если бы я только знал! А вы больше не будете выступать? Жаль, жаль!
Она была возбуждена успехом. Говорила много.
– Меня попросили вон те знакомые. Они меня видели ещё в театре. Вы знаете, здесь много людей, которые видели меня ещё в театре.
– Простите, а когда вы ушли из театра?
– Вы имеете в виду драматический или оперетту?
– Вообще театр.
– Ну, это было лет двадцать восемь назад. Да, точно, двадцать восемь лет назад. Но некоторые помнят меня до сих пор.
«Незабываемое, видно, было зрелище», – подумал Платинский, но вслух сказал:
– Конечно, конечно.
Отношения у них с Еленой Сергеевной складывались взаимоприятные. Он был врач, и она, естественно, задавала ему массу вопросов о здоровье.
– Неужели подсолнечное масло помогает? Подумать только! – восхищалась она и даже обещала Платинскому пригласить его на просмотры в ВТО.
Как будто он сам, врач, у которого лечилось с десяток народных, не смог бы туда попасть. Он соглашался, они, как водится, обменялись телефонами и разъехались.
Она позвонила, когда он уже и думать о ней забыл, что-то говорила о каких-то фильмах, потом спросила, где он встречает Новый год. Затем они мило распрощались.
Эта мысль появилась сразу, как только он положил трубку. Сначала она ему не понравилась, эта мысль, но потом стала преследовать его. Новый год он встречал, как всегда, в своей компании. И как всегда, каждый час новогодней ночи был у них тщательно расписан. Все они должны были принести к столу что-нибудь особенное и, кроме того, приготовить какой-нибудь сюрприз.
К столу в этот раз он решил принести два килограмма фейхоа, а сюрприз пока что не вытанцовывался. Можно было написать на каждого гороскоп. Можно было всем подарить какие-нибудь безделушки, можно было подложить хлопушки. Но все это уже было. Однажды он принёс авторучку, привезённую из-за рубежа. Из этой авторучки он облил чернилами белую сорочку самого именитого гостя. Чернила должны были пропасть минут через пять. Эти пять минут пострадавший должен был расстраиваться напрасно. Об этом все знали, кроме именитого гостя. Гость на самом деле расстроился. На четвертой минуте ему, умирая со смеху, раскрыли секрет. Но через пять минут чернила не исчезли. И тогда Платинский сказал:
– Ой, извините, я перепутал авторучки.
И тогда у всех началась истерика. У всех, кроме гостя.
Через десять минут чернила всё же сошли. Шутка удалась. Такой у них в компании был стиль.
Вот и в этом году надо было что-то придумывать. Фейхоа должен был привезти приятель из Баку. А с сюрпризом пока не получалось. И вдруг она напомнила о себе. Она сама навела его на мысль своим вопросом о Новом годе. Платинский позвонил ей 20 декабря и пригласил встретить праздник с ними.
– Компания достаточно интеллигентная. Думаю, вам понравится.
Она не заставила себя долго уговаривать. Конечно, её звали в разные места, поскольку она ещё и поёт.
– Да нет, петь совсем необязательно, – говорил Платинский. – Петь совсем не обязательно. Если вам самой захочется, если будет настроение, но заставлять никто не станет. Да, рояль там есть. Да, кто-то вроде играет. Но, повторяю, это совсем не обязательно.
Числа двадцать пятого она позвонила и попросила разрешения взять с собой кавалера. Она так и сказала: «кавалера».
Он понял, что «кавалер» – аккомпаниатор.
– Конечно, конечно, – сказал он. – Ведь все будут парами.
Платинский положил трубку и задумался: «Это ж надо было разыскать такого аккомпаниатора, который согласился в новогоднюю ночь пойти к совершенно чужим людям».
То, что «кавалер» был действительно аккомпаниатором, стало ясно уже через минуту после двенадцати. Все, выпив шампанского, поцеловались, и лишь Елена Сергеевна, в вишнёвом панбархатном платье, и «кавалер», в блестящем от времени смокинге, посмотрели в глаза друг другу долгим взглядом, а потом отводили глаза от целующихся пар.
Фейхоа понравилось всем. Что ни говорите, а пахнущие земляникой плоды среди зимы всё же приятны. Но после фейхоа были ещё какие-то мудреные фрукты, привезённые дипломатом, как раз на это время приехавшим в отпуск. Старинный приятель Платинского. Плоды напоминали картошку, но вкуснее их были сыры, которыми удивил всех француз, непонятно как попавший на праздник. Ну, попал и попал. Кто-то, видно, его привёл. Потом, с трех часов, после танцев и подарков пошли сюрпризы.
