За миг до тебя - [4]

— У вас родился крепкий мальчик. Его лицевая патология никоим образом не отразилась на общем состоянии — вес, рост, рефлексы в норме.

— Что у него с лицом?

Седые усы приподнялись, отделившись от волосков на бороде и проредив рваную межу на подбородке.

— Инна Евгеньевна! По статистике незаращение верхней губы встречается у одного из двух с половиной тысяч новорожденных.

— К черту статистику! Вы хотите сказать, что у мальчика заячья губа? — перебила Инна, а про себя подумала: "Господи, ну почему я? За что из этих тысяч ты выбрал именно моё дитя?"

Профессор порылся в боковом кармане, извлёк белую капсулу, отправил в рот и пожевал губами. Он тоже не был рад своей миссии приносить дурные вести. Но ведь раньше у него получалось как-то успокаивать рожениц. В данном случае сделать это будет непросто.

— У вашего мальчика заячья губа, вы правы. Причем незаращение двустороннее, с выступающим межчелюстным отростком. Всё это операбельно и более-менее устранимо. Правда, не так скоро, как хотелось бы. Сначала ребёнку наложат шов на губу. Потом пластическая операция челюсти. Об этом подробней вам расскажет хирург. Главное — держите себя в руках, не надо отчаиваться.

Когда он ушел, Инна продолжала вопрошать беззвучно: "Почему, почему, почему…", — зациклившись на вопросе своей никчемной материнской сущности.

Утром она проснулась от многоголосого детского рёва. Наплакавшись перед сном, совершенно забыла, зачем здесь находится, а, вспомнив, испытала новый приступ отчаяния. В палату заглянула санитарка: "К вам пришёл муж." Пришёл человек, повинный или неповинный в случившемся так же, как и она. Человек, с которым в полной мере можно разделить боль и вместе искать выход. Что он скажет? Обычно папаши, счастливые и с цветами, встречают матерей и драгоценные свёртки в рюшах и бантиках у дверей роддома. Славика пустили в святая святых родддома, нарушив правила, наверняка в надежде, что он поддержит сломленную жену. Первое, что бросилось в глаза — страх. Страх пропитал походку, согнул плечи и въелся в лицо идущего к ней мужчины.

— Ты видела его?

Ей хотелось броситься к нему и заголосить, но что-то удерживало.

— Ничего… Знаешь, мама говорит, что обычно восьмимесячные мальчики не выживают. Девочки выживают. У них портится обмен веществ, они толстеют потом, но зато живут, а мальчики семимесячные только выживают… — он заискивающе смотрел жене в глаза, склонив голову набок, как голубь. — Не переживай, может всё обойдётся само.

Инна не сразу поняла, о чём он. Что обойдётся? Губа зарастёт сама или…

— Ты что городишь тут? Ты хочешь, чтобы наш сын умер? Ты этого хочешь?! — слёзы градом, не спросясь, посыпались на щёки, ситцевую ночнушку, всплеснувшие в ужасе обнаженные руки.

— Тихо, Инна! Ну не плачь. Поверь, так было бы лучше и ему и нам. У нас ещё будут дети. Потом когда-нибудь. Тебя полечат… Не плачь, Инна, слышишь?

Славику удалось усадить её на кушетку. Примчавшаяся на крик медсестра купировала истерику уколом. Девушка постепенно затихла. Вечером у неё начался жар, судороги сводили конечности. Её срочно перевезли в инфекционку и стали пичкать лекарствами. От одного из препаратов по всему телу разлилось горячее тепло, судороги прекратились, а в голову закралась глупая мысль — не обмочилась ли ты, несчастная, прямо под себя?

Так и провалялась неделю. От лечащего врача узнала, что сына переместили из родильного в детское отделение этажом ниже и поставили на искусственное довольствие. Хотели было прикармливать грудным молоком, сцеживаемым роженицами, но он категорически его срыгивал. Ждал родное? Славик навещал её каждый день, карауля с кульками в "предбаннике". Жалел. Поскольку сына Инне на грудь не положили, и видела она его лишь округлёнными глазами фельдшериц, матерью себя ощущала с натяжкой. Всего-то материнского в ней — сочившееся из набухших сосков горячее молозиво. Однажды вместе с мужем к ней пришли свекровь со свёкром, срочно прибывшие из Пушкина. Предварительно "оценив" внука, они решили увезти невестку и сына отсюда, чтобы оградить её от страданий, его — от позора. Уговорить Инну не составило больших трудов, ей и самой хотелось забыть происшедшее как кошмарный сон.

4.

В Пушкине она выдержала неделю. Каждый день бесцельно слонялась по дому, спотыкаясь о приготовленные загодя детские подарки. Ничего не ела, лишь пила воду из-под крана и часто меняла в ванной полотенца, туго перетягивающие грудь. Ни с кем не общалась. Или не общались с ней? Холодом повеяло и от мужа, но было всё равно. Славик к концу недели засобирался уезжать, игнорируя просьбу матери о переводе в Ленинградский университет. Ежедневно видеть тоску в заплаканных глазах жены и чувствовать себя предателем стало для него невыносимо. Ещё к ужасу своему в душе на месте влюблённости в Инку он не нашёл ничего, кроме зияющей пустоты. Черная дыра… От вяленого бублика. Впервые за два совместно прожитых года Славик увидел жену другими глазами: худая, со множеством острых углов дылда, потухшее серое лицо и глазищи, такие же серые, почти слившиеся с лицом. Хотелось бежать от неё без оглядки, куда глаза глядят, только подальше!