За линией фронта - [84]

— Водка? — переспрашивает офицер. — Всю жизнь ни один раз не был пьяный Юзеф. Ни один… Сегодня получил надежду иметь встречу с партизанами — и выпил всю фляжку. Даете мне вопрос: почему? Чтобы иметь большую смелость? Или по причине очень великой радости? Нет. Юзеф выпил потому: гестапо задержит и отпустит — пьяный имеет право ходить в разные стороны. Однако имею честность сказать: это стыд — получить такую встречу с больной пьяной головой… Да, голова имеет боль. Но сердце Юзефа не имеет лжи. Сердце Юзефа честное. Он не агент немецкого гестапо, румынской сигуранцы, польской дефензивы, английского Интеллидженс-Сервис. Нет! Майор Юзеф честный венгр. Он имеет великое желание воевать за счастье своего венгерского народа.

— Так на кой же ляд, милый человек, к нам-то пришел? — неожиданно спрашивает до тех пор молчавший Шитов. — Вот бы и воевал за свой народ у себя в Венгрии.

— Юзеф боролся за свой народ в Венгрии, — тихо отвечает офицер. — Боролся в своем полку. Боролся, как умел. Его вешали за это на потолок. Это есть чудо, что он получил жизнь. Но это есть совсем понятно, что за Юзефом смотрят сто глаз. Как бороться, когда смотрят множественные глаза, когда слушают множественные уши? А Юзеф не может сидеть без борьбы. И Юзеф имеет смелость прийти к вам. Он будет бороться рядом с вами за свой народ.

— Ишь, какой! — шепчет Петраков, с удивлением смотря на офицера.

Юзеф волнуется. Он приподнялся на локте и по-прежнему смотрит вверх, на заснеженные вершины деревьев, где дрожат красноватые отблески костра. А я думаю о том, какое, очевидно, большое честное сердце бьется под этим офицерским мундиром.

Юзеф снова сжимает голову руками и спрашивает:

— Когда ваш начальник будет иметь со мной разговор?

— Вот послушаем вас, тогда и начнем разговаривать.

Юзеф удивленно смотрит на меня. Наконец, понимает, вскакивает, шагает прямо через костер и протягивает руку.

— Майор Юзеф, командир роты сорок второго полка сто пятой венгерской дивизии, — повторяет он. — Я есть в вашем распоряжении.

— Садитесь. После поговорим.

Мне не хочется начинать допрос — этим, пожалуй, только смутишь его, и я обращаюсь к девушкам:

— Откуда в лес пожаловали?

— Из Середино-Будского района, — отвечает та, лицо которой казалось мне знакомым. — А я вас знаю, товарищ командир, — неожиданно говорит она. — Мы с вами у Евы Павлюк встречались, у моей тети. Помните?

Неужели это Таня Кутырко? Как она изменилась. Повзрослела, резкие морщинки легли у губ, лицо осунулось… Неужели и нас, вот так же не узнают друзья?

— Так это ты, Танюшка!.. Нашла своего Ивана?

Васька Волчок смеется и запевает:

В селе малом Ванька жил,

Ванька Таньку полюбил…

— Довольно балагурить! — обрываю я. — Ну, говори: нашла?

— А ну его, — и брови девушки хмурятся.

— Разлюбила?

— Теперь такое время, товарищ командир, когда люди по-настоящему распознаются.

— Он, значит, изменил тебе?

— Не мне, а Родине, — тихо говорит девушка.

— Рассказывай, Татьяна.

И Таня рассказывает, как узнала она, что в Трубчевске есть госпиталь наших военнопленных, а в госпитале, как будто, лежит ее Ваня. Одна идти побоялась и подговорила двух подружек, соблазнив их тем, что, дескать, в Трубчевске можно достать соль. Татьяна быстро нашла госпиталь и стала расспрашивать об Иване. Ее познакомили с приятелем Ивана, и тот очень холодно сообщил, что Ваня почти здоров и недавно ушел по поручению господина коменданта. Из этого разговора Татьяна поняла одно: Ваня даже не потрудился дать о себе знать. Но самое страшное — Иван выполняет какие-то поручения коменданта и, судя по всему, в хороших отношениях с гитлеровцами.

Таня с подружками отправилась домой, но на лесной дороге им повстречалась машина с немцами. Фашисты заподозрили в них партизанок, схватили и увезли в Унечу.

Долго их допрашивали в Унече и уже хотели было освободить, но пришло известие, что неподалеку партизаны взорвали эшелон со скотом. Таню, ее подружек и еще нескольких человек немцы отправили на место взрыва, где был уже сформирован новый эшелон, и приказали им сопровождать скот на фронт. Таня плакала, отказывалась, но ее избили и бросили в теплушку.

— Думала, конец моей жизни пришел, — рассказывает Таня. — Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Только что проехали Почеп по направлению к Брянску, как вдруг — взрыв, грохот, стрельба. Просто ужас… Хорошо еще, что в задних теплушках были… Мы выскочили в снег. А вокруг пули — дзинь-дзинь. Это из кустов стреляли партизаны. И так не хотелось умирать от своей, советской пули… Пока мы в себя пришли да стали соображать, как от немцев уйти, партизан и след простыл.

Подъехал аварийный поезд, потом новый паровоз — и повезли нас в Брянск. Там несколько дней продержали под замком, опять допрашивали и почему-то на фронт не отправили, а отпустили домой, разрешив проехать на поезде до Навли. В Навле мы слезли…

— Погоди, Татьяна, — перебивает внимательно слушавший Шитов. — Когда ваш поезд взорвали?

— За три дня до нового года.

— Так, так, — задумчиво повторяет Иван Иванович. — А где это было?

— Я же говорю вам: на дороге от Почепа к Брянску.

— Точнее, точнее, девушка, — настаивает Шитов.