За линией фронта - [71]
На нашем горизонте появляется еще один подпольный районный комитет партии: ранним утром 31 декабря я выезжаю на встречу с представителем Брасовского райкома партии в село Игрицкое — полевое село, что лежит к востоку от Брянского леса.
Со мной едут Богатырь, Пашкевич и Рева. У каждого из них свои дела.
Рева направляется в село Вовны: где-то поблизости от него обнаружены под снегом тяжелые минометы, орудия, снаряды, и Павел мечтает использовать это богатство. Богатырь едет в Селечню проводить собрание. Пашкевича срочно вызвала Муся Гутарева в то же самое Игрицкое, где намечена наша встреча с брасовцами. Нам всем по пути, и мы выезжаем вместе.
Едем под видом важных фашистских чиновников. На нас новые щегольские полушубки, взятые в Суземке, в карманах удостоверения севской комендатуры, мы сидим в разукрашенных высоких санях, и Машка, как именинница, в парадной сбруе. Белая шерсть ее потемнела от пота, и только верх спины отливает тусклым серебром.
К полудню подъезжаем к Селечне.
Как неузнаваемо изменилось село!
Последний раз мы видели его всего лишь три дня назад. Тогда здесь была волость, волостной старшина, полиция. Вот так же, как сегодня, — в этих же санках, в этих же новых полушубках — мы впервые въехали в него. Тихи и пустынны были улицы. Редкие прохожие, завидев сани, старались незаметно скрыться в первую же калитку. Говорили с нами сухо, отделываясь одним словом «не знаю».
Вечером того же дня не стало волости, волостного старшины, полиции — и не узнать сегодня Селечню. Улица стала другой — шумной и людной. Группами по пять-десять человек, не озираясь, не оглядываясь, идут старики, женщины, молодежь. Слышится смех, веселый говор, шутки. Откуда-то издалека, очевидно, с другого конца села, доносится песня…
Равняемся с группой колхозников, шагающих по середине улицы.
— Куда путь держите? — спрашивает Рева.
Они внимательно вглядываются в нас.
— Да ведь это же наши! Партизаны! — радостно кричит белокурая курносая девушка.
Сразу же собирается толпа: здороваются, что-то спрашивают, благодарят.
Девушка садится к нам в сани и показывает дорогу к клубу. А там, у крыльца, уже десятки людей поджидают начала собрания и кто-то высоким девичьим голосом выводит:
Мы с Пашкевичем прощаемся с Богатырем и Ревой. Павел уезжает отсюда в село Вовны, Захар остается проводить собрание.
— Только поосторожнее, друзья, — напутствует нас Богатырь. — Как бы «бобики» вам новые полушубки не порвали.
(С легкой руки Павла кличка «бобик» крепко пристала к фашистскому полицейскому.)
— Какие там «бобики», — спокойно отвечает Пашкевич. — В Игрицком один староста. Да и тому под семьдесят…
После глухих лесных дорог такими необычными кажутся эти неоглядные полевые просторы. До самого края небес искрится снег под солнцем, и только где-то далеко-далеко позади синеет стена Брянского леса.
— Какая ширь! — задумчиво говорит Пашкевич. — А они хотят завоевать эту землю. Вот уж, поистине, безрассудство, тупость!
Скрипит снег под ногами. Остро пощипывает мороз. Фыркает Машка, вырывая вожжи из рук.
— Почему Гутарева вызвала меня в Игрицкое? — в который уже раз спрашивает Пашкевич. — Ведь она должна быть безотлучно в Севске. Что случилось?
Слепит глаза сияющий блеск залитых солнцем снежинок…
Наконец — Игрицкое.
По улице едем шагом. Улица безлюдна. Только впереди, у крыльца высокого дома, стоит группа мужчин.
— Неужели полиция?
— Не может быть, — уверенно отвечает Пашкевич. — Позавчера здесь было пусто. Да и Муся не вызвала бы сюда.
На всякий случай кладу поближе автомат.
Медленно проезжаем мимо крыльца. Теперь уже нет сомнений: «бобики». Среди них высокий рыжебородый старик.
— Стой! — раздается запоздалый пьяный окрик.
Делаем вид, будто не слышим, что приказ относится к нам.
— Стой! — снова повелительно несется вслед.
Останавливаю Машку. Полицейские по-прежнему стоят у крыльца.
— Приготовь документы, — шепчу Пашкевичу. — А ну, сюда! — приказываю я.
Полицейские, сгрудившись у крыльца, стоят молча. Даже никто не пошевелился, словно не о них идет речь.
Проходит долгая томительная минута. Как быть?
Поднимаюсь в санях и грозно кричу:
— Бегом!
Рыжебородый старик медленно, вразвалку, идет к нам.
— Бегом! Бегом! — тороплю я, стараясь сократить им время для размышлений.
— Староста я, — подбежав к саням, говорит рыжебородый. — А вы кто будете?
— Почему хулиганство в селе? — негодую я. — Почему по селу нет свободного проезда?
— Служба, господа… А все же кем вы будете? — настойчиво спрашивает староста.
— Это что за шакалы? — будто не слыша вопроса, киваю в сторону крыльца.
— Не шакалы это, — чуть ухмыльнувшись, отвечает он. — Полицейские… А как вас величать прикажете?
Нет, от него не отделаешься. Протягиваю наши севские документы. Староста внимательно разглядывает их: Полицейские стоят молча, настороженно наблюдая за нами.
Положение не из приятных. Смотрю на Пашкевича. Внешне он совершенно спокоен. Только жилка на виске бьется часто-часто.
Как и следовало ожидать, староста ровно ничего не понял из немецкого документа. Он увидел одно — хищную птицу со свастикой на хвосте. И этого оказалось достаточно.
Партизанские командиры перешли линию фронта и собрались в Москве. Руководители партии и правительства вместе с ними намечают пути дальнейшего развития борьбы советских патриотов во вражеском тылу. Принимается решение провести большие рейды по вражеским тылам. Около двух тысяч партизан глубокой осенью покидают свою постоянную базу, забирают с собой орудия и минометы. Сотни километров они проходят по Украине, громя фашистские гарнизоны, разрушая коммуникации врага. Не обходится без потерь. Но ряды партизан непрерывно растут.
Воспоминания Владимира Борисовича Лопухина, камергера Высочайшего двора, представителя известной аристократической фамилии, служившего в конце XIX — начале XX в. в Министерствах иностранных дел и финансов, в Государственной канцелярии и контроле, несут на себе печать его происхождения и карьеры, будучи ценнейшим, а подчас — и единственным, источником по истории рода Лопухиных, родственных ему родов, перечисленных ведомств и петербургского чиновничества, причем не только до, но и после 1917 г. Написанные отменным литературным языком, воспоминания В.Б.
Результаты Франко-прусской войны 1870–1871 года стали триумфальными для Германии и дипломатической победой Отто фон Бисмарка. Но как удалось ему добиться этого? Мориц Буш – автор этих дневников – безотлучно находился при Бисмарке семь месяцев войны в качестве личного секретаря и врача и ежедневно, методично, скрупулезно фиксировал на бумаге все увиденное и услышанное, подробно описывал сражения – и частные разговоры, высказывания самого Бисмарка и его коллег, друзей и врагов. В дневниках, бесценных благодаря множеству биографических подробностей и мелких политических и бытовых реалий, Бисмарк оживает перед читателем не только как государственный деятель и политик, но и как яркая, интересная личность.
Рудольф Гесс — один из самых таинственных иерархов нацистского рейха. Тайной окутана не только его жизнь, но и обстоятельства его смерти в Межсоюзной тюрьме Шпандау в 1987 году. До сих пор не смолкают споры о том, покончил ли он с собой или был убит агентами спецслужб. Автор книги — советский надзиратель тюрьмы Шпандау — провел собственное детальное историческое расследование и пришел к неожиданным выводам, проливающим свет на истинные обстоятельства смерти «заместителя фюрера».
В книге собраны воспоминания революционеров, принимавших участие в московском восстании 1917 года.
Прометей. (Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей») Том десятый Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» Москва 1974 Очередной выпуск историко-биографического альманаха «Прометей» посвящён Александру Сергеевичу Пушкину. В книгу вошли очерки, рассказывающие о жизненном пути великого поэта, об истории возникновения некоторых его стихотворений. Среди авторов альманаха выступают известные советские пушкинисты. Научный редактор и составитель Т. Г. Цявловская Редакционная коллегия: М.
Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.