За краем Окольного - [26]

Осознав это впервые, Малуша удивилась – как можно их сравнивать? Один – как солнце ясное в небе, а другой – как зверь косматый в сумраке чащи. Но со Святославом она всегда тревожилась, всегда была не уверена, что желанна ему, всегда знала, что у него есть множество дел поважнее, чем она. С Князем-Медведем же все было иначе – они жили как будто вдвоем во всем свете, и она была для него такой же важной искрой тепла и разума, как он для нее.

Иной раз она с испугом думала – но ведь это только на год. Дольше ей нельзя будет здесь оставаться. Куда она пойдет потом? Но Малуша гнала прочь эти мысли. Каждый день здесь был так похож на другой, что только шаги весны, все ускорявшиеся, и отмечали прохождение времени. Скажи ей кто-нибудь, что она уже пять лет живет здесь, Малуша не удивилась бы.

У нее было еще одно мерило времени – зреющий во чреве ребенок. Но ведь Вёльсунга мать вынашивала шесть лет, так?

Темнело все позже, вечера становились все дольше, но длинные разговоры они вели редко. Куда чаще Малуша рассказывала о чем-нибудь Князю-Медведю, чем он ей. Бура-баба была разговорчивее, но ей не полагалось говорить о своей человеческой жизни. Лишь из некоторых их обмолвок Малуша постепенно поняла: Бура-баба в белом свете была родной матерью княгини Эльги! А Князь-Медведь – родной внук Буры-бабы и сын Эльгиной старшей единоутробной сестры, Вояны. По человеческому счету Князь-Медведь Святославу приходится первым вуйным братом! Впервые связав в голове концы, Малуша чуть не села мимо лавки. Вот боги забавляются – дитя у нее от брата-князя, а живет она с братом-медведем на другом краю света белого! И вот почему Бура-баба отнеслась к ней так по-доброму – Малуша ведь носит родного ее правнука! А Бура-баба, душа и хранительница рода, не могла бросить без помощи его росток, взошедший на ополье и нуждавшийся в защите.

Весной дитя у Малуши в животе начало шевелиться. Особенно сильный трепет внутри она ощущала, если вертела жернова, или толкла просо, или стирала. При тяжелой работе становилось трудно дышать. Присаживаясь отдохнуть, она клала руку на живот и вспоминала слова из сказания: «Был он больше любого младенца, крепкий и сильный…» В ней жил будущий великий воин, она знала это твердо. Не зря она так много ела – это ее чадо стремилось поскорее набраться сил. Хорошо, что Князь-Медведь то и дело приносил свежую рыбу, подстреленную птицу. Бура-баба велела растирать скорлупу от яиц и добавлять в кашу – а не то, сказала, зубы растеряешь. Бура-баба учила ее обычаям, что ей теперь можно делать, а что нельзя: велела во время еды класть возле себя вторую ложку, но не прикасаться ни к каким охотничьим орудиям, чтобы не отнять у ловца удачу. Дала ей щепки от разбитого молнией дуба и кусочек обмазки от своей печи, чтобы всегда носила при себе. Перед этим она посадила Малушу на лавку, встала на колени перед ней и завязала на ремешке, держа его у Малуши между ног, девять прехитрых заговоренных узлов; на этот науз и повесила мешочек с другими оберегами. Такого Малуша никогда раньше не видела, но теперь не сомневалась, что ее чадо защищают все силы матери сырой земли. В пятницу – день Макоши – ей нельзя было расчесывать волосы или золить белье. В лунные ночи запрещалось показываться из дома, а если требовалось добежать до отхожего чулана за избой, Малуша укрывалась от луны волчьей шкурой.

Но вот лес зазеленел, тропки подсохли. Весняки выгоняли скотину на луга, и Князю-Медведю со всех сторон присылали особые лепешки, где внутри было запечено яйцо, – они назывались балабки и считались жертвой за то, чтобы лесные звери не трогали стадо в лесу. Часть он оставлял себе – дней десять Малуша питалась почти только этими балабками, – часть уносил в лес и угощал медведицу.

На Весенние Деды Буре-бабе подносили особые пироги с ячневой кашей. Из Варягино эти пироги и лепешки доставили сыновья Уты, но только, как сказала Бура-баба, не Улеб и Велерад, а Улеб и десятилетний Свеня, младший. Велерада и его сестру Витяну забрал с собой отец, когда отбыл назад в Киев. Кияне уехали уже по воде, оставив в Плескове сани. А теперь Ута передавала Малуше поклон и особый гостинец, спрашивала, хорошо ли ей живется. Малуша через Буру-бабу ответила, что живется ей хорошо и ни в чем она не нуждается. Известие об отъезде княгини с дружиной она встретила с облегчением, но все прочее, связанное с киянами и родичами, казалось ей очень далеким, как полузабытый сон. Дремучий медвежий лес встал между ними стеной, оборвал все связи.

Топить в избе больше не было нужды, и Малуша готовила на печи снаружи, под навесом – пока лежал снег, она и не знала, что здесь есть летняя печь. Совсем рядом цвела земляника, и Малуша себя не помнила от удивления: никогда в жизни ей не приходилось следить за кипящим горшком, сидя среди зелени ветвей, слушая птиц, глядя на белые звездочки цветущей земляники в траве! Все это походило на сон. А вернее, сном казался киевский двор и его дымная, душная, шумная поварня с длинными очагами, где под присмотром ключников служанки варили каши и похлебки сразу в трех больших котлах. Вспоминая Киев, Малуша порой грустила, как молодуха даже в счастливом замужестве грустит по родному дому. Всегда жалеешь о привычном, о том, среди чего вырос. Как они там все: старшая ключница Беляница, старуха Векоша, десятские Даромил и Чернега? Тиун Богдалец? Эльгины телохранители и служанки? Брат Добрыня? Маленькая княжна Браня и Скрябка, ее нянька? Вспоминают ли ее, Малушу? Или им кажется, что она умерла сто лет назад?