За краем мира - [118]
Она обрела многое, очень многое.
Но ещё больше она потеряла.
Плакала ли она по той беззаботной Молли, прилежной ученице и завзятой «машинистке», больше всего любившей свои чертежи и даже кукол своих обучавшей приёмам черчения?
Плакала ли она по своим друзьям? По мисс Барбаре, по мистеру Картрайту? Они, если живы, отныне и навеки её лютые враги.
Плакала ли она по странной, пугающей пустоте внутри, куда ушло отражённое эхо её последнего заклинания? Плакала ли она по вдруг исчезнувшему умению? «Локоть-ладонь-пальцы» вдруг обратились в полную бессмыслицу; сила вышла из повиновения.
Наверное, она истратила слишком много…
По всему этому и ещё по многому плакала она, совсем потеряв счёт времени, и опомнилась, лишь когда вернувшаяся Волка лизнула её в лицо, а где-то сзади что-то проворчал знакомый медведь.
Эпилог
– Вот он, твой Норд-Йорк. – Волка повернулась к Молли. – Как на ладони.
Глухо рыкнул медведь – верно, в знак согласия.
Мяукнула недовольно поджимавшая лапки на мокром снегу кошка Ди.
Им всем досталось. Всеслав до сих пор прихрамывал на левую переднюю лапу. У Волки прибавились два свежих шрама на боках. Кошке Ди шальной осколок царапнул спину, но, по счастью, только царапнул.
…Молли сказала, что уходит, сразу же после боя под Мстиславлем. К ней подходили бородатые воины Rooskies, Таньша переводила их слова, полные уважения и благодарности, но Молли почти не слушала. Что-то лопнуло внутри, что-то надломилось. Она проплакала почти всю ночь после сражения и рыдала до тех пор, пока не разревелась сама пытавшаяся утешать её Таньша.
Госпожа Старшая по-прежнему оставалась без чувств, в своём доме, под надзором своей средней сестры; Горный корпус, потеряв три десятка ползунов и шагоходов в одном бою, поспешно откатывался на юг, к Перевалу, и уж тут летучие отряды Rooskies брали своё.
Молли не хотела слушать никаких подробностей.
– Я хочу домой, – была первая её фраза после того, как она наконец проплакалась.
Ей нужно вернуться! Обязательно вернуться, вернуться во что бы то ни стало! Что с её семьёй, с мамой, с папой, с братиком, со служанкой Фанни и гувернанткой Джессикой?
Оборвалось. Да, именно оборвалось. Может, если б рядом сейчас случилась госпожа Старшая…
Но старая ведьма была далеко, очень далеко.
И Молли вдруг затрясло от собственного одиночества. Одиночества, которое не могли развеять ни Волка, сделавшаяся просто душевной подругой, ни даже Всеслав.
«Я хочу домой».
– Мы тебя проводим, – сказала тогда Таньша, переглянувшись с братом. – И тебя проводим, и так… осмотримся там.
Вот и проводили.
Горный корпус отступал, уходил обратно к Перевалу, но не за Перевал, и вервольфа с медведем повели Молли другой дорогой.
Узкими горными тропами, почти непроходимыми, когда Всеславу приходилось собой пробивать путь в глубоком снегу, а Таньше – тащить выбившуюся из сил Молли на закорках.
А всё потому, что магия ей не повиновалась.
По-прежнему.
И Всеслав, и Волка дружно уговаривали её «не истерить».
– Всё вернётся, – твердила Таньша, обнимая Молли за плечи. – Вот увидишь. Это просто первый бой…
– Второй, – всхлипывала Молли.
– Второй, – соглашалась Волка. – Но первый настоящий! Когда понимаешь, что к чему. Да ты ещё и эхо всё на себя взяла…
Молли в ответ только хлюпала носом.
Верила ли она, что магия её оставила? Не верила? Она сама не смогла б сказать. Иногда вдруг думалось, что это очень хорошо – будет себе спокойно жить с мамой и папой, и никакой Особый департамент теперь не сможет ничего с ней сделать.
А иногда она вспоминала госпожу Старшую и начинала рыдать в голос. В эти мгновения казалось, что у неё отрезали правую руку.
Подходил медведь, тяжело вздыхал, толкал в плечо мохнатой головой, и они усаживались вместе. Молли прижималась к тёплому боку, и они долго сидели так в молчании.
С Всеславом, когда он был в медвежьей ипостаси, было очень хорошо молчать.
Магия не возвращалась.
…Они пробились за Карн Дред, несмотря на то, что в зимнее время, если не считать единственной дороги за перевал, он считался недоступным.
Они тенями проскользнули по горным лесам, огибая форты и блокгаузы, обходя хорошо укреплённые разъезды, где вовсю грохотали поезда и дымили бронированные паровозы. Молли глядела на них, как на чудо – отвыкла и от вида, и от дыма.
Да, воздух ощутимо портился, особенно вблизи станций. Его наполняли дымы и угольная гарь, снег серел от золы, выброшенной трубами; у Молли вновь начался кашель, о котором она и думать забыла в стране Rooskies.
Но они наконец дошли.
– Вот он, твой Норд-Йорк.
Таньша не удержалась, всхлипнула и отвернулась. Спина её вздрогнула, и Молли, ощущая, что слёзы закипают и у неё в глазах, осторожно обхватила Волку за плечи, прижимая к себе, словно старшая. Всеслав вздохнул, переступил с лапы на лапу. Он вообще не перекидывался, словно понимая, что с медведем Молли будет легче.
Был хмурый день поздней зимы, вернее, уже календарной весны, но здесь, на севере Королевства, до тепла, проталин и распускающихся почек было ещё далеко.
Город, как обычно, светил во все стороны жёлтыми огнями, откашливался дымом из бесчисленных заводских труб; дымили котельные, без устали гоня по трубам пар – истинную кровь Норд-Йорка.
