За городской стеной - [12]

Было уже часа четыре, и осколок моря, именовавшийся Солуэй-Ферт, блестел как начищенный клинок; реденький туман высвобождался из приморских городков, тончайшая пелена висела над примыкавшими к фермам полями, но на вершине горы воздух был прозрачен и чист. Теперь Ричард стоял на самом гребне Нокмиртона и чувствовал, как его распирает от восхитительного холодного воздуха и от тишины, так что тело его начинает расти и расправляться и отдельные частицы отрываются от него и свободно парят, купаясь в неге.

Странное ощущение! Будто прежде он никогда не думал, никогда не существовал. И как бы романтична ни была эта мысль, как бы ни отдавала дешевым пантеизмом, он не мог от нее отмахнуться. Словно с него все стерли, как с грифельной доски. Все, что он делал прежде, не имело никакого значения. Жизнь, в которой он барахтался, из которой выдирался, от которой сбежал в конце концов, потеряла всякое значение. Значение имел лишь настоящий момент, вереск, цеплявшийся за ботинки, мешавший ходьбе, сам он, озябший и одновременно пьяный от воздуха. Вот о чем были его мысли. Ландшафт плавно катился от него вниз, к морю, и такой царил здесь покой, что все раздиравшие его сомнения и тревоги тоже откатились куда-то.

Следуя примеру людей, построивших эти каменные стены и оставлявших свой скот пастись без надзора на горных склонах, которым не приходило в голову ни буравить эту землю, ни превращать ее в дойную корову, — которые хорошо отдавали себе отчет в том, какие именно трудности стоят перед ними, — людей осмотрительных, но не трусов, — Ричард решил, что ему следует наметить план, чем заполнить вереницу предстоящих пустых дней. Он будет вставать поздно и ходить на прогулку. Во второй половине дня будет обедать, затем работать: напишет пару статей, может, начнет книгу, которую ему вроде бы поручили написать. Но без спешки. Не исключено, что снова возьмется за сочинение песен. После работы можно сходить куда-нибудь выпить, а потом он будет читать. Никаких списков обязательного чтения или твердого расписания дня не будет у него. Как сложится день, так и сложится, нужно только в общих чертах наметить его распорядок. У него было тысяча двести фунтов, полученных за вариант киносценария, — это позволит ему не думать о заработке целый год, а то и больше.

Надо сперва создать какой-то внешний порядок и научиться строго следовать ему. Надо установить равновесие между устремлениями духа и тела, между напряженностью и разгильдяйством. Надо на деле познать, что время может течь сквозь пальцы, как песок в песочных часах, что едят не только ради удовольствия, но и для того, чтобы утолить голод, что стремление к одиночеству — отнюдь не страх перед неумением устроить свою жизнь, не бегство от сложностей ее, но счастливая возможность самооправдания.

Он надеялся, что постепенно из внешнего порядка выработается определенный стиль жизни. Упорядоченная жизнь будет лишь началом. Со временем с помощью им самим выработанного и контролируемого ритма он восстановит и полностью утраченное уважение к себе. Он еще поймет — нет, не смысл своей жизни, не ее ценность, — поймет хотя бы, какой она могла бы быть, поймет, на каких условиях сможет принять участие в ней.

Эта перспектива воодушевила его, и он зашагал дальше, вверх по склону горы Миддл, обогнул гору Блэйк, и всю дорогу его сопровождали вершины других гор, которые то вздымались, то опускались, то расстилались высокогорными плато, то вдруг расступались, чтобы открыть взору пологую долину. Он гулял до самых сумерек и вернулся домой, еле волоча ноги от усталости.

Глава 5

Несколько последующих дней Ричард допоздна спал, и счастливое забытье представлялось ему многоводным озером, погрузившись в которое можно дочиста отмыться, оттереть всю грязь, завтракал дома или на воздухе, подолгу гулял и не придерживался пока даже намеченных им себе скромных правил, отложив на время поиски стиля жизни и попросту наслаждаясь ею.

Дело в том, что он полюбил Кроссбридж. Он понимал, что подобная слепая любовь — это чистая сентиментальность, но так уж случилось, и порой ему начинало казаться, что именно из такой слепой любви и может со временем выкристаллизоваться понимание. Он полюбил коттеджи и простор вокруг, любопытные взгляды и приветствия людей, проезжающих мимо на машинах, грузовиках и тракторах, походку женщин, идущих по обочине дороги, человека, обкашивающего живую изгородь, тягач, застрявший в воротах в результате неудачной попытки выехать в поле задним ходом, кухню в трактире на горе, где даже в июле топили углем, радушное лицо заведующей почтовым отделением, детей, которые как-то налетели на него на велосипедах, оснащенных всякими техническими штучками, а потом так же внезапно исчезли, — и все это на фоне торжественных гор, подымавшихся сразу за деревней.

Не так уж много темных личностей разгуливало здесь по ночам, как это можно было заключить из впечатлений первой ночи; не так уж мало оставалось предприимчивых людей, как это можно было понять из слов миссис Джексон. Молодые люди нередко покидали деревню, то же самое делали многие молодые люди на протяжении двух-трех последних столетий, а может, и того раньше («Покинутые деревни» Голдсмита встречались в каждом веке последнего тысячелетия) однако кое-кто оставался. Ведь теперь, когда неподалеку выросли новые предприятия: шелкоткацкая фабрика, атомная электростанция, современные автомобильные заводы, — гораздо больше народу имело возможность найти работу по душе, на которую можно было ездить из Кроссбриджа. Да и фермы покрупнее набирали рабочих почти как в доброе старое время, поскольку современное, интенсивное земледелие требовало не меньше людей, чем прежнее, экстенсивное. Не то чтобы Кроссбридж процветал. Население его сильно сократилось по сравнению с днями железорудных разработок или еще более отдаленным временем, когда на фермах, как правило, держали много батраков, и заведующая почтовым отделением успела сообщить Ричарду, что число, коренных кроссбриджцев тает с каждым днем, а уж тех, о ком она могла бы сообщить