За голубым Сибирским морем - [17]

Вот картина XIX века. Нарисована великолепная улица. Зелень. Большие дома купцов и промышленников, многоэтажный универмаг. Жизнь города бьет ключом. А вот мазня местного художника. В большой золоченой раме «увековечена» новая окраина города, которую называли Нахаловкой. Рядом другое творение кисти ехидника и злопыхателя — большие пни. Был лес за городом и нет его — картина опустошения.

За годы советской власти в городе вырос огромный мясокомбинат, последнее слово техники. Рядом с ним — заводы: овчинно-шубный, кожевенный; на другой окраине — электромеханический, авторемонтный, машиностроительный. Вместе с заводами выросли большие рабочие поселки с многоэтажными жилыми домами, клубами, школами, детсадами, больницами, магазинами, асфальтированными дорогами, садами.

Преобразился центр города: сметены торговые ряды и деревянные лачуги, на их месте — современные архитектурные ансамбли. В музее об этом — ни слова.

Во втором зале — животный мир края. Интересные экспонаты. Забайкалье так богато зверьем, и все оно представлено. Великолепно! За это можно и спасибо сказать.

Но вот о том, как колхозники создают новые породы овец, — ни слова, о садах мичуринцев — молчок. Почему?

У входа в следующий зал красовалась большая вывеска: «Завоевание Сибири русскими».

Какова роль русских в развитии экономики и культуры Забайкалья — ни слова. Музей ведет речь только о завоевании. На стенах — древнее русское оружие, воинские доспехи, планы «военных кампаний».

Русские землепроходцы вроде только тем и занимались, что налетали на местных жителей, убивали их, грабили и уходили дальше.

А декабристы, где декабристы?

Павел пошел к директору музея.

Из-за стола поднялся высокий мужчина, лет сорока пяти. Блеснула лысина, которую чуть-чуть прикрывали жидкие льняные волосы, прилизанные от левого уха к правому.

— Я Ветков, я. Чем могу служить?

Ресниц почти не видно, лицо выхоленное, самодовольное.

На Веткове был сильно потертый костюм в мелкую серую клеточку, крахмальный воротничок, галстук.

— Недоволен вашей экспозицией, — заявил Павел. — Вернее, не согласен. Решил поговорить с вами.

Он представился и высказал свои замечания.

— Вот как! — как-то артистически удивился Ветков. — Не ожидал. А вы напрасно возмущаетесь, молодой человек, — медленно произнес директор. (Он любил позировать, как бы говоря: «Вот я какой, смотрите»). — Музей — это история. А историю нельзя подкрашивать.

— Но ее нельзя и искажать, перекрашивать. Вы же всех русских землепроходцев превратили в разбойников. Здесь, нет прогрессивной роли русских.

— Может быть, может быть, — перебил Павла Ветков и замолчал. Достав из кармана сигарету, разрезал ее лезвием бритвы, вставил одну половину в мундштук и закурил. Все это он делал не торопясь, привычными движениями, подчеркивая свое спокойствие и непоколебимое положение хозяина.

Павел еле сдерживал себя. И все-таки он сидел и ждал, когда Ветков наконец закурит и заговорит.

— Может быть, среди многих были и добрые люди, — продолжал тот, — вполне возможно, не отрицаем. Но покорение есть покорение, штык есть штык.

— А русская цивилизация? Наши предки принесли сюда свою культуру, она же была значительно выше культуры народов окраин, Не так ли?

— Может быть, пожалуй, и так. Но в чем это выражалось, в чем? Где конкретные доказательства?

— Значит, вам нужны доказательства?

— Вот именно.

— Хотите, чтобы вам принесли их на блюдечке?

— Мы не просим и не нуждаемся в них. Не нуждаемся, — подчеркнуто спокойно сказал Ветков. А потом вдруг внимательно посмотрел на Грибанова и еще тише, осторожнее добавил: — Вы говорите об истории нашего края, и я вспомнил: статья о Чернышевском не через ваши руки проходила?

Павла бросило в жар.

— Да… я сдавал.

— О, дорогой! Я бы на вашем месте об истории нашего края говорил более осторожно.

— Потому что не знаю ее?

— Мм… вероятно, не совсем хорошо.

— Тогда оставим глубину веков. А вот раздел социализма, развитие Забайкалья в наши дни вас устраивает?

— Слабоват этот раздел, слабоват, признаем.

— Не слабоват, его почти нет. Уходите от современности.

— Кое-что, может, мы и не показали, но наш город — это вам не Комсомольск и не Магнитогорск. Согласитесь, это же так?

— Н… нет, не соглашусь! — выкрикнул Грибанов и, непозволительно сильно хлопнув дверью, вышел из кабинета.

2

В понедельник Павел снова заговорил с редактором о давно задуманной статье.

— Опять вы о музее?

— Иван Степанович! Музей — важный участок идеологической работы. Там непорядки.

— Я знаю, Павел Борисович, — не школьник. Но поймите, что в первую очередь нам нужны деловые статьи — из практики заводов, колхозов, клубов, школ. Злоба дня, так сказать.

— Музей — тоже злоба дня.

— А я говорю, музей — не главное. Кстати, вчера мне в обкоме снова напомнили о той ошибке… Но не в этом суть.

Сейчас сеноуборка в разгаре. Выезжайте-ка лучше в район да покажите передовую избу-читальню, ее роль в пропаганде решений февральского Пленума. Вот наша работа. Музей не убежит. Потом.

Грибанов повиновался.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ ЗАГОВОР ДРУЗЕЙ

1

В первую субботу июля Грибановы получили квартиру: коридор, кухня, большая комната с балконом. Дом был только что отстроен, в нем не выветрился еще запах извести и краски.