За две монетки - [3]

— Она вас… тоже любит?

— Она?

Он вдруг расхохотался так громко, что магнитофон поперхнулся битлами. Девушка отдернула руку вовремя — широким взмахом он повалил бокал, крутнулся на пятках, едва не опрокинув тяжелый стол.

Тени вокруг его глаз стали совершенно угольными. Пытаясь одновременно поправить стол и поднять с пола брезентовый свой рюкзачок, пьяный монах не преуспел, на секунду закрыл лицо руками. С силой потер щеки — от бровей до подбородка протянулись красные полоски. Последний раз взглянув на девушку, как на чужую, на совершенно незнакомого человека, который непонятно откуда перед ним и взялся, он кое-как закинул рюкзак на одно плечо и пошел во влажную, уже начавшую прохладнеть ночь, смеясь и смеясь. По дороге обернулся на магнитофон, как на врага: Love me do, мягко и беззастенчиво предложил Леннон. You know I love you, So please, love me do. Монах не успел пригнуться и в шорохе ракушек приложился головой о косяк. Смех оборвался коротким стоном, и морским приливом прошелестела, смыкаясь, треклятая занавеска. Ноги его, криво взметая подол белой рясы, протопали в туман; на ногах были неожиданно хорошие кроссовки, чего не ждешь от монаха со штопками на рукавах. Пошел на вокзал Термини, подумала девушка отстраненно, принимая со стола бокал и подбирая упавшую корку лимона. И еще лужицу вытереть, немного пролилось.

Запоздало она поняла, на кого походит странный монах: если бы не хабит, так догадалась бы сразу. Стрижка «под битлов», вот что у него за стрижка. Похож на кого-то из них, на Харрисона, что ли — молодого еще, безбородого… только светлее. Врубив магнитофон на полную громкость, она отвернулась к стене — той самой, за которой клубилась ночная Виа Палестро — и две минуты поплакала в голос о том, что отсюда так далеко до моря, а по ночам приходится работать, чтобы платить за учебу, и так жалко себя и вообще всех людей.

Глава 1 A real nowhere man [1]

Никогда еще в своей двадцатипятилетней жизни Марко Кортезе, фра Марко ди Санта Мария Новелла, не мог представить, чтобы с ним случилось такое, о чем он не взялся бы рассказать родным.

В монастырь он вступил в двадцать один — и семья это приняла. Как принимала до того всех его приятелей и двух его девушек, его увлечение регби (чреватое многими синяками), ночные посиделки с магнитофоном и гитарой, и его подростковую идею отращивать волосы, и его — если смотреть еще дальше, глубже в детство — драного кота, которого он притащил в дом школьником (кот стал любимцем семьи и мирно почил от старости лет через десять), его дошкольный отказ ходить у моря в башмаках (самостоятельно вернулся к обуви на третий день такой францисканской жизни…)

Да и сразу понятно было, что примут: в их шумном клане, рассеянном по всей Тоскане от Лукки до Флоренции, всегда хватало любви и бесшабашности, смешанных в той идеальной пропорции, когда о человеке заботятся, притом не мешая ему жить и дышать.

А на самом деле было еще проще: если бабушка скажет «да» — так тому и быть. А бабушка Виттория, истинный глава семьи, матриарх, после смерти дедушки-полковника принявший командование на себя, — руководствовалась в воспитании внуков в основном двумя правилами: научить детей Катехизису и хорошенько их кормить. Остальное приложится. Ну и непременно говорить с ними по-русски, чтобы они не забыли языка своей крови: иначе стыдно будет, когда кто-нибудь из них все-таки вернется туда. Младшему же из пятерых внуков, живших с ней в одном доме (и девятерых живших в одной только Флоренции), от бабушки стольких «бандитов» — ее же собственное словечко — доставалось куда больше ласки, чем подзатыльников.

Марко до мелочей помнил весенний день, когда сказал о своем решении родителям. Он тогда вернулся с регби — играл в команде лицея — и даже не стал переодеваться в сухое домашнее, не принял душ: как был потный и пыльный, так и прошел к отцу. Он нарочно решил не давать себе остыть и передумать, тому и регби помогало — совершенно опустошить голову от сомнений и лишних мыслей, чтобы осталось только то, что на самом деле есть: ясная готовность. Бабушка, обладавшая исключительным чутьем на важные события в доме, мешала на кухне соус для карбонары — но немедленно бросила готовку и через пару минут заявилась вслед за внуком в кабинет. Вернее, в треугольную комнатку в мансарде, самую маленькую комнату в доме, заваленную книгами под самый потолок.

Ты же хотел на факультет архитектуры, только и спросил отец. Стоит ли ставить крест на высшем образовании?

Я получу другое, богословское, пояснил Марко, и глаза Алессандро Кортезе, рассеянного преподавателя, для которого отказ от образования был синонимичен отказу одеваться поутру, просветлели за стеклами очков. Лицо его, сколь Марко помнил, никогда не теряло изумленно-радостного выражения при взгляде на детей, как будто он беспрестанно удивлялся, что эти пятеро — сперва младенцев, потом мальчиков, а там и молодых парней — явились в мир не без его участия. Не изменилось выражение его лица и тогда, мгновенная тень тут же претворилась в знакомую радость. Священником — дело достойное. У нас по отцовской линии были в роду benedittini. Доминиканцем? Их считают умными. Здесь, во Флоренции собираешься остаться? Еще лучше. Ты уже договорился с тамошним начальством? Тебе не нужно помочь деньгами?