За давностью лет - [41]
Ротмистр уважительно покачал головой, не случайно с этим агентом носятся как с писаной торбой. Надо же такое придумать!
— Главное, изолируйте полностью мальчишку! — хриплым шепотом продолжал агент. — Устройте ему допрос с пристрастием! И во время допроса «случайно» проговоритесь, что я, мол, скончался в тюремной больнице. Ясно? Умоляю вас, не медлите!
...Через несколько дней под покровом ночи его тайно погрузили в поезд. Все дни пути возле его купе стоял жандарм. В Москве, в частной больнице, его навестил полковник Заварзин.
Зинаида сидел в глубоком кресле-качалке и вновь читал о приключениях Пинкертона.
— Рад видеть, что дело идет на поправку! — хмыкнул полковник. — Конечно, если бы не эта нелепая случайность... Во всяком случае, цепочка порвана надолго. Ну а свое обещание я помню хорошо. Как поправитесь, отправляйтесь в Париж проматывать свой накопленный капиталец. Когда понадобитесь, вызовем.
...На следующий день после убийства австрийского эрцгерцога в Сараеве агента нашел в одном из кабачков Монмартра бесцветный господин в глухом сюртуке.
— Вам немедленно следует ехать домой, пока не перекрыта граница.
И снова встреча с Заварзиным.
— Вам нужно записаться добровольцем в земское ополчение, — проинструктировал полковник. — Сейчас, когда стригут под гребенку всю революционную нечисть, работы в армии хватит. Ваша первая специальность, если мне память не изменяет, — сапожник? Вот и будете заведующим сапожной мастерской. В таких местах у солдат языки развязываются, сами понимаете...
Еще три года продолжалась гнусная деятельность провокатора. Для многих честных людей встреча с ним вела к трибуналу. Но вот вспыхнула революция. И однажды в мастерскую вошли несколько солдат с красными лентами на папахах. Один из них сурово произнес:
— Курбский Станислав Петрович, вы обвиняетесь в многолетнем тайном сотрудничестве с царской охранкой. Именем революции вы арестованы!
ШУЙСКИЙ ПРОТИВ ШУЙСКОГО
По стародавнему обычаю рождение царского сына было объявлено «государскою всемирною радостью». Уже мчатся многочисленные вестники от царя, провозглашая повсюду, по всем городам и селам, государеву радость. Со своей стороны и духовная власть также спешит разослать богомольные грамоты в монастыри, городские соборы, посадские и сельские церкви с наказом, чтобы для всемирной радости пели молебны со звоном.
Засуетились бояре в заботах о дарах для новорожденного дитяти, кто с радостью, а больше со страхом — не зря дано царю Ивану прозвище Грозный. Он, даже когда шутит, страшен. Хорошо, если просто напоит бояр да велит писцам записывать их пьяные бредни, а наутро зачитает для всеобщего посмешища. Иногда его зловещие шутки идут поистине от дьявола. Велел, сказывают, своего лекаря, иноземца Бромлея, живьем зажарить на вертеле. А другого слугу, сбежавшего от него в монастырь, приказал посадить на бочку с порохом и поджечь: дескать, стремился побыстрей к богу, так мы поможем!
Трясущейся рукой крестится боярин, оглядываясь, не подслушал ли кто его крамольные мысли. Господи, помилуй! А как решить, что послать в дар новорожденному? И так земля оскудела от орды опричников. Села выжжены, поля не засеяны... и сам царевич-то может ли быть царевичем? Брак с седьмой по счету женой Марией Нагой, даже свершенный по церковному обряду, не может быть законным. Но кто из церковников осмелится спорить с Иваном после того, как новгородского архиепископа Леонида повелел одеть в медвежью шкуру и натравить собак? «Лихое время», — бормочет боярин и вытаскивает из сундучка последнюю казну. Охоч, сказывают, царь до драгоценных камней. Подарить его сыну рубин, который очищает кровь, или алмаз, удерживающий человека от ярости и сластолюбия? А может, бирюзу, предсказывающую смерть? Господи, помилуй...
...В черном монашеском одеянии, с высоким клобуком на бритой голове, стремительно вошел царь Иван в мыльню, где после сотворения молитвы и наречения младенца ждали его духовник, молодая царица с новорожденным и многочисленные няньки.
С душевным трепетом взглянула царица Мария на своего господина — высокого, широкоплечего, почти тучного, с густой рыже-седой бородой. Пронзительный взгляд его больших глаз живо перебегал с одного лица на другое.
«О чем он думает?» — пытается угадать мысли царя Мария и вдруг в испуге вспоминает, как царь поступил всего несколько месяцев назад со своим старшим сыном, наследником Иваном. После смерти его стал тих и благостен, не снимает монашеского одеяния, в раскаянье решил посмертно «простить» всех опальных бояр — «изменников», казненных по его приказу. За души четырех тысяч убиенных опричниками день и ночь молятся монахи в монастырях. Но кто знает, не вспыхнет ли вновь в нем безудержная ярость и против ее сына?
— Наречен царевич Дмитрием, — бормочет, кланяясь, духовник.
«Дмитрий?» — вздрагивает царь. Ведь так звали его первенца, рожденного любимейшей женой Настасьей... Не уберегли младенца. Когда везли его, шестимесячного, с богомолья из Кириллова монастыря, сходни, что вели на царский струг, опрокинулись, и нянька с младенцем на руках упала в воду. Когда достали его, он был мертв. Нелепая случайность. Только случайность ли? Уж не боярские ли то были козни? Ведь они отравили его Анастасию!
