За давностью лет - [18]

Отец чуть помедлил с ответом, потом, словно решившись, твердо сказал: „Я социал-демократ, большевик. И только наша партия приведет рабочих к победе”. — „И вас много?” — „Много, Сашенька, очень много. Практически организации есть на каждом заводе, на каждой фабрике, есть уже и в деревнях... А самое главное — с каждым годом, нет, теперь с каждым месяцем становится больше”. — „Я тоже хочу быть социал-демократом!” — пылко заявила я.

Отец ласково потрепал меня по голове: „Пока в этой головенке полный ералаш. Для начала тебе надо почитать кое-что вместо приключений Рокамболя...”

Он дал мне брошюрку, отпечатанную на гектографе. Вслух я прочитала название: «Что такое „друзья народа” и как они воюют против социал-демократов?».

«„Друзья народа” — в кавычках? Эсеры имеются в виду?» — „Нет, эта книга написана несколько раньше, она была направлена против народников, влиятельной партии конца прошлого века. Но эсеры очень многое взяли от народников, так что в книге ты найдешь кое-что из того, о чем мы сегодня говорили”.

После того как я прочитала первую работу Ленина, отец стал постоянно давать мне читать подпольную литературу, терпеливо объясняя не понятое мною. Однако на собрания подпольщиков он меня по-прежнему не допускал, каждый раз роняя лаконично: „Рано".

Спустя какое-то время он стал давать мне поручения, вполне невинные на непосвященный взгляд, — сходить к такому-то, сказать то-то или передать какой-нибудь сверток. К началу моей работы в народной школе я уже неплохо разбиралась в революционной науке, боевой пыл мой не остыл, напротив, я все время просила отца дать мне более серьезное поручение.

„Это и будет твоим партийным делом“ — сказал отец, когда я была принята учительницей в народную школу. „Учить — партийное дело?" — не без иронии спросила я. „Безусловно, — ответил отец. — Мы должны использовать любую легальную возможность для пропаганды". — „Арифметика и пропаганда?” — „Почему бы нет? Учти, твои ученики — не мальчики и девочки, а молодые рабочие. Можно и уроки по арифметике вести так, чтобы они задумались, почему это получается, что одни все становятся богаче, а другие — все беднее. Вот и пораскинь умишком..."

Преподавать в школе оказалось действительно очень интересно. Вопросики мои ученики порой задавали такие, что ни в каком гимназическом учебнике не найдешь.

Отцу ежедневно доставлялась объемистая пачка газеты „Правда". Он делил ее на части и раздавал подпольщикам для передачи в организации. Небольшую стопку газет он давал мне, чтобы я передавала одному из моих учеников, работавшему на судостроительном заводе. Я очень гордилась этим заданием, хотя сердце мое и трепетало каждый раз, когда я по дороге в школу проходила мимо полицейского.

Однажды поздно вечером я возвращалась с занятий и у самого нашего дома нос к носу столкнулась с... Симоновым.

„Ты?! ”

Симонов был одет как рабочий, кепка надвинута низко на глаза, но все равно я сразу узнала его.

„Я, Сашенька, я! — Он крепко стиснул меня за локоть. — Но, чур, ты меня не знаешь.." — „Все в Желябова играешь?" — засмеялась я. „Нет, Сашенька, время игр прошло. Перед тобой смазчик вагонов Афанасьев. Могу паспорт предъявить..." — „Значит, нелегал?"

Симонов молча кивнул.

«Где же ты пропадал? Был слух, вроде в Москву подался...” — „Да, был в Москве, участвовал там в революционной работе, — он усмехнулся, — романтический пыл быстро с меня сбили. Кстати, в Москву я благодаря твоему отцу попал. Он явку дал...” — „Мой отец? — не могла я скрыть изумления. — Значит, он связан...” — „А ты не знала? — перебил меня Симонов. — Да, твой отец — конспиратор, каких поискать. Когда я «волчий билет» получил, он встретился со мной. Оказывается, Сергей Григорьевич присматривался ко мне, когда я еще к тебе приходил. Был серьезный разговор. Убедившись в моем твердом желании быть революционером, он дал мне адрес в Москве. написал письмо, помог с железнодорожным билетом. Вот так-то, Сашенька”. — „А почему ты снова здесь?” — „По тебе соскучился, — рассмеялся Симонов, и вдруг лицо его стало сурово-печальным. — Схватили нас. А там, известное дело, — суд да на каторгу. Помог случай — с напарником бежали в дороге. И сюда!” — „Тебя, значит, ищут?”

Симонов усмехнулся: „Напротив, кому в голову придет меня здесь искать? Полиция наверняка решила, что мы бросимся в сторону Европы, а мы — в противоположную сторону. Каково? Конечно, я из осторожности к родным не показываюсь. Сергей Григорьевич меня и друга на станции пристроил, под чужими именами, естественно”. — „Замечательно придумано! — восхитилась я. — Неужели это ты сам?”

Вот теперь я почувствовала, как он изменился. Раньше непременно бы похвалился. А сейчас лишь отрицательно мотнул головой: „Нет, это мой друг, замечательный человек, настоящий революционер. Ненамного старше нас, а уже такое пережил...” — „Ой, интересно! Познакомишь?”

Симонов многозначительно нахмурился: „Ну, знаешь, все-таки конспирация...”

Но мальчишеское желание похвастаться новым другом все же победило: „Ладно. Мы как-нибудь вечерком в школу к тебе зайдем. Видишь, все про тебя знаю!” Они зашли буквально на следующий день, к концу занятий, Симонов, то бишь теперь Афанасьев, и его друг, который представился как Гусев. Это был действительно необычный человек... Таким я себе представляла Овода, вернувшегося на родину из Америки. Лицо бледное, даже с каким-то синеватым оттенком, черные усы, аккуратно подстриженная бородка, не скрывавшая узких, постоянно дрожащих в какой-то язвительной полуулыбке губ, глаза близко посаженные смотрят, будтопросверливают тебя. Говорил Гусев глуховатым приятным голосом, с каким-то легким акцентом. Я заметила еще одну странность: не прерывая разговора, Гусев периодически резко оборачивался, будто ожидая нападения сзади.