За чужую свободу - [21]

Когда исступление овладело всеми, лицо хозяина дома сразу утратило свое вдохновенное выражение. Он вышел из круга. На него уже никто в эту минуту не обращал внимания. Это была такая знакомая ему картина общего безумия.

Он стал в стороне и хищным взглядом следил за кружащимися женщинами. Так ястреб выбирает себе из стаи птиц жертву. И все чаще, всего упорнее его загоравшийся взгляд останавливался на прекрасном лице Ирины.

Он заметил, как вдруг она побледнела и пошатнулась…

В одно мгновение он был уже около нее и принял ее в свои объятия. На это никто не обратил внимания. Все привыкли к тому, что пророк кого‑нибудь всегда уводил из круга, и многие завидовали такой счастливице.

Почти неся полубесчувственную Ирину, он прошел через комнату, прошел другую и вошел в маленькую, едва озаренную лампадой комнату, убранную коврами, с большим диваном по середине, всю пропитанную крепким запахом ладана и кипариса, от которого кружилась голова.

Тихо, осторожно посадил он Ирину на диван. В полусознании она откинулась головой на вышитые подушки. Отец Никифор подошел к двери, запер ее на задвижку и вернулся к дивану.

Ирина открыла глаза и тотчас закрыла их.

Ему было хорошо знакомо это расслабленное истомное состояние…

Он низко наклонился над молодой княгиней.

XVI

Трудно передаваемое ощущение охватило Ирину после странного экстаза, овладевшего ею так внезапно, как внезапно поражает человека при эпидемии какая‑нибудь страшная болезнь. Ее мгновенно захватил вихрь общего безумия.

И теперь ее измученное тело покоилось в блаженной истоме. Ей казалось, что она тихо колышется на волнах, и эти волны о чем‑то журчат, сливая свое убаюкивающее журчание с далеким клиром ангелоподобных голосов. Бежит река, по берегам цветут невиданные цветы… Не река ли это времени, тихо – несущая ее в океан вечности?.. Полусонная душа сладко грезит, и странно, что этой полусонной душе все ясно, все просто… Нет ни мук, ни сомнений… Очищенная и просветленная любовь овладела ею… О чем мучиться?.. Люби, пока можешь любить, грезь чудными видениями, крепче прижми к молодой груди любимую голову и дыши тихо, тихо, чтобы не потревожить влюбленного сна… Чье‑то лицо низко склоняется, чьи‑то глаза горят… Это Левон! Левон! Раскидываются руки для объятий…

Жадные губы до боли приникли к ее полураскрытым губам, и очарование исчезло…

Пропали чарующие видения, умолк хор божественных голосов, сердце испуганно забилось, и вдруг проснулось сознание.

С легким криком Ирина широко открыла глаза и прямо над собой увидела бледное, искаженное лицо Никифора.

Она сделала движение подняться, но тяжелая рука легла на ее плечо, и дрожащий, прерывающийся голос зашептал:

– Голубица моя чистая, не противься… Сосуд Бога живого. Путь указан тебе свыше. Чрез тебя придет спасенье праведных и снидет на тебя благодать… И оживет Христос во плоти…

Лились безумные кощунственные слова, и все ниже склонялось исступленное лицо, лицо безумца, искаженное страстью, и тяжелая рука крепче сжимала нежное плечо.

Мгновенный ужас сменился энергией отчаяния. Изо всей силы обеими руками толкнула Ирина в грудь пророка. Он отшатнулся. Она воспользовалась этим мгновением и вскочила с дивана, вся дрожа от страха и гнева.

– Прочь, – крикнула она, – подлец, святотатец!

Полубезумный взгляд ее скользнул по слабо озаренной комнаты. Она была одна с этим теперь страшным человеком: Он стоял между нею и толстой, запертой на тяжелую задвижку дверью… Никто не услышит здесь криков… Неясно доносились даже дикие выкрики из Сионской горницы…

На мгновение ошеломленный, отец Никифор пришел в себя…

– А – а, – угрожающе прошептал он, – от меня так не уходят.

И он сделал шаг к ней.

– Не подходи, – снова крикнула Ирина, протягивая руки, – я задушу тебя…

– Кричи – тебя не услышат…

В полумраке комнаты страшным пятном белело лицо Никифора, и на этом лице фосфорическим светом горели расширившиеся глаза…

В последний раз Ирина бросила безнадежный взгляд на угол, где горела лампада, словно ожидая поддержки и помощи, как она привыкла с детства в минуты огорчений обращать свои глаза всегда в тот угол, где перед иконой теплилась лампада. Но в этом доме икон не было…

«Боже, спаси!» – пронеслось в ее душе…

И вдруг что‑то блеснуло ей в глаза… И она увидела на маленьком столике под лампадой поднос с бутылкой вина, плоды и рядом с ними небольшой ножик.

Одним прыжком она очутилась у стола и схватила тупой, но с острым концом фруктовый нож.

– Не подходи, – снова повторила она с поднятой рукой.

Но Никифор уже ничего не видел. Он бросился к ней и сжал ее железными руками.

– Оставь, – задыхаясь, твердила она, – оставь…

И, почти теряя сознание, она с размаху опустила нож на плечо Никифора, около шеи.

Его руки разжались… Он выпрямился, потом пошатнулся и с хриплым криком: «Сюда! Убили!..» – упал на пол.

Ирина стояла как окаменевшая. Она видела, как на белом хитоне Никифора у правого плеча появилось темное пятно, как оно расползалось звездой… Ее тошнило… голова ее кружилась. Но мысль быстро, лихорадочно работала… Позвать на помощь… Но кого? Этих обезумевших людей?.. Нет, нет! Бежать, бежать скорей из этого проклятого дома, от этого трупа, от этих криков и воя!..