За что боролись… - [43]

А ему было двадцать один.

— Лейсман хотел, чтобы я… — бормотал он, не открывая глаз. — Чтобы я…

Сидящий рядом на мягком стуле с дерматиновой обивкой Анатолий Антонович быстро посмотрел на меня и отвернулся с выражением нескрываемой боли и отчаяния на лице.

— Я мог открыть время, — продолжал бормотать больной, — я составил программу… я мог читать на тридцать секунд вперед… мозг проникал в… я знаю, что это не конец… Лейсман хотел, чтобы я мог читать в будущем — через подопытных, естественно, убойные дозы моди… фицированного пер… перцептина. В будущее на… хотя бы два дня… вперед…

Вошел дежурный врач.

— Мне только что прислали амбулаторную карту, — сказал он, глядя на Светлова. — Это какие-то Содом и Гоморра! Он не учился в школе для детей с отставанием в умственном развитии?

Анатолий Антонович кротко глянул на врача и покачал головой.

— У него есть шансы на излечение? — спросил он. — Я имею в виду…

— Я понимаю, что вы хотите сказать. К сожалению, нервные заболевания — это не мой профиль, я хирург, но я уже говорил с коллегами из невропатологии… невропатологического отделения нашей больницы. Боюсь, отсюда мы направим его в психиатрическую клинику. Насчет шансов на поправку не могу сказать ничего. Определенно только то, что их очень мало. Разумеется, я говорю о его психическом здоровье. Травма черепа безусловно излечима. Перелом руки — пустяковый, кость едва треснула.

— Это конец, — сказал Анатолий Антонович, — конец.

— О чем вы говорите, мужчина? — удивленно переспросил врач. — Я же сказал, что…

— Вы спрашивали, доктор, не учился ли он в школе для умственно неполноценных?

— Да вы бы взглянули в его карточку, — начал было врач самым благожелательным и терпеливым тоном, но химик перебил его:

— Простите, доктор, я и без того знаю, что он абсолютно ненормален психически. Но у него есть… хоть мизерный шанс на исцеление? — Анатолий Антонович словно молил своего палача об отсрочке казни. — Хотя бы?..

— Я не знаю. — Тот удивленно пожал плечами. — Это ваш сын?

— Нет, но… Просто если он сойдет с ума, мы потеряем великого человека.

Хирург широко раскрыл глаза и перевел взгляд на меня, вероятно, надеясь хоть в моем лице увидеть здравомыслие и трезвое восприятие ситуации.

— Я сделал… это… — губы Светлова, сухие и пепельно-серые, конвульсивно дернулись. — Глупцы… они хотели забрать… меня… меня…

Я посмотрела на врача, потом на Светлова и снова на недоуменно глядящего на меня эскулапа.

— Я знаю, что это ни к чему, — неожиданно для себя самой произнесла я, — но я скажу это просто так, для него, для Светлова. Вам все равно, и это верно, и вы правы. Но мы теряем самого гениального химика двадцатого столетия.

* * *

Конечно, врач подумал, что мне и Анатолию Антоновичу самим неплохо пройти клинический осмотр. Но это уже не играло роли, потому что я простилась со Светлячком навсегда. Потому что Светлячок умер, а остался Алеша Светлов, больной деменцией мальчик с серым старческим лицом.

Зато машина Кирсанова оказалась цела — просто удивительно! — и я отогнала ее на стоянку. Пришлось ломать зажигание.

Затем я заехала к Вишневскому-старшему и заявила, что дело закончено. Убийцы его сына найдены, и их уже постигла кара. Перед визитом к Вишневскому я рассталась с Анатолием Антоновичем, пообещав, что его непутевый отпрыск в самом скором времени вернется в лоно любящей семьи. Всегда добродушный ученый при этом сжал кулаки и довольно замысловато выругался, и я поняла, что незадачливого пьянчужку Хоенца ждет весьма теплый прием.

Было уже около семи, когда я подъехала к дому, где находилась квартира, в которой остались Хоенц и Бессонова.

В общем коридоре я убедилась, что в квартире находятся люди численностью больше двух. Пока я глубокомысленно размышляла, кто бы это мог быть, задумчиво пиная ногой валявшийся на пороге чей-то правый ботинок, визгливый голосишко вывел:

— «Ты-тыайна! Тыайна случилась ночью… ночью не темной…»

— Ага! Случилась — от слова «случка»! — перебил его периодически срывающийся на фальцет бас. — Кобыла по кличке «Тайна» случилась ночью. Когда ж ей еще случаться-то?..

Диалог двух друзей перекрыли грохочущие звуки какой-то дикой музыки — вероятно, одной из альтернативных металлических групп — и визг Бессоновой сквозь пьяный смех.

— Замечательно! — устало произнесла я, открывая дверь. — Все те же и все то же!

— А, Танюха! — заорал Казаков и тут же сунул мне в руку стопку водки. — Пей штрафную!

Рожа Казакова, пьяная и ужасно довольная, была основательно помята и поцарапана, а волосы с правого виска сильно обгорели. То же, но в меньшей степени, было у появившегося из кухни ухмыляющегося во всю широкую физиономию Кузнецова.

— Что это у вас, братцы? — спросила я, выпивая протянутую стопку. — Опять попали в катастрофу?

— Потом расскажем, — ответил Казаков, — надо выпить за счастливое завершение дела!

— Ладно, только вырубите вашу папуасскую музыку и включите телевизор.

— Это не папуасская музыка, это «Раntera», — даже обиделся Хоенц. — Это же не «Cannibal Corpse» или «Impaled Nazarene»!

— Да хоть леопард, только выключай!

Диктор местного телевидения сказала:

— «Сегодня в нашем городе случились два ЧП, связанные со взрывами…»