За чистую монету - [4]

В агентстве Мэллон занимался экспертизой проектов, и ему вечно приходилось выкраивать время для дома. Теперь он не так был этим озабочен. За последние два месяца он провел в Женеве всего девять дней между поездками в Зимбабве и Уганду, где жил в дорогих отелях с испорченными кондиционерами, пустыми бассейнами, пулеметными позициями возле входа с баррикадами из мешков с песком и явной телефонной прослушкой. Местные менеджеры проектов изнуряли его презентациями и встречами с региональными правительственными чиновниками. В своих новеньких «лэнд-крузерах» они возили его по площадкам, где будут твориться большие дела, после чего устраивали долгие обеды со спичами, а иногда и фольклорные зрелища.

И ничто не могло измениться по-настоящему. Этим замученным, недоедающим людям, которые мелькали за тонированными стеклами джипа, будет так же туго, когда приедет следующий эксперт, уже обязанный поставить подпись на проекте, чтобы не огорчить тех, кто заранее его одобрил.

Людям будет так же туго, только их станет больше. Но они, по крайней мере, не карикатурны. Это — удел менеджеров, с их сигаретами «Бенсон и Хеджес», зажигалками от Картье, золотыми «ролексами», одеколоном Армани и выдержанными европейскими напитками, которыми они потчевали Мэллона с неуверенной, искательной гордостью. И, по его мнению, карикатурны они были потому, что он, Мэллон, и ему подобные, гости из еще большей карикатуры, сделали их такими — создали целый класс обеспокоенных, оторвавшихся от народа шарлатанов, создали, кормя их жирными чеками и благими намерениями, настолько глупыми и в неладах с реальностью, что удовлетвориться могли только обманом. И ради этого Мэллон оставил хорошую работу в «Нэстле», смущенный своим успехом в мире, где погоня за деньгами и производным от них блаженством представлялась ему теперь чуть ли не целомудренной.

Они ехали по Виа Тибуртина. Шофер постучал по счетчику — сорок один евро, — пристально посмотрел на Мэллона в зеркальце, но ничего не сказал. Машины двигались ползком, и только motorini[1] проносились по обочине, шныряли в узких просветах между рядами. Вдоль дороги стояли заправочные станции, вытянувшиеся в длину универмаги, магазины с уцененной мебелью и автосалоны с трепещущими вымпелами. Ветер нес по мостовой пластиковые пакеты и куски пенопласта, развешивал на цепных оградах. Если бы не мелькнувшая за окном римская стена или останки арки акведука где-то в поле, Мэллон вполне мог бы вообразить, что он у себя в Огайо.

Карманник наклонился вперед и что-то прохрипел водителю.

Где? —  спросил тот.

Карманник показал на супермаркет с другой стороны дороги. Шофер свернул в левый ряд и стал дожидаться перерыва во встречном потоке. Машины шли сплошняком. Он молчал, но Мэллон видел, как ходят у него желваки на челюсти, — он собирался с духом, чтобы нырнуть в поперечный проулок. Подождите, сказал Мэллон, но в это время встречный грузовик вежливо притормозил, и таксист быстро пересек дорогу и въехал на стоянку. Карманник направил его вокруг магазина к заднему фасаду, оттуда на грунтовую дорогу, мимо цепи металлических складов и огороженной площадки, заставленной ржавыми механизмами и деревянными катушками с кабелем. По этой дороге таксист ехал быстрее, чем следовало: машина то и дело тошнотворно ныряла в глубокие рытвины.

Дальше, сказал карманник. Еще немного.

Потом дорога кончилась. Они въехали на грязный пустырь. На дальнем его краю стояло несколько маленьких кемперов и трейлеров, а рядом недоделанный многоквартирный дом с пустыми окнами, не огражденными балконами и потеками на бетонных стенах. Посреди пустыря, не обращая внимания на дождь, прыгали на матрасе два мальчика; другие ребята наблюдали за ними с крыш двух разбитых автомобилей. Мальчики спрыгнули на землю и, галдя, побежали к такси, с хрустом продвигавшемуся по свалке железных бочек, покрышек, размокших газет и неестественно ярких пластиковых бутылок. Мохнатая лошадка с провисшей седловиной стояла, уткнув нос в картонную коробку. Она шарахнулась от процессии, на всякий случай лягнув перед отступлением воздух. Один из ребят вскочил на капот такси и улыбнулся шоферу: крепкие белые зубы на чумазом лице. Таксист смотрел сквозь него.

Карманник также не обращал на ребят внимания. Он сидел отчужденно, погрузившись в себя, как пассажир лимузина. Туда, сказал он, вяло показав рукой на недостроенный дом. Такси остановилось, мальчишка съехал с капота на землю и поднял кулаки, как чемпион, а ребята засмеялись и стали толкать его боками.

Когда карманник вылез из машины, один из мальчишек крикнул ему: Мири! —  и другие подхватили: Мири! Мири! —  но он их будто не слышал. Мэллон тоже вылез. Он обогнул машину и хотел сказать что-нибудь на прощание, но карманник отвернулся, отошел на несколько шагов, а потом остановился и траурно склонил голову. Подождите минуту, сказал Мэллон шоферу и взял вора за локоть.

Нет. Платите сейчас. Сорок восемь евро.

Подождите. Не выключайте счетчик, вы получите свои деньги.

Вход был завешен пленкой. Карманник отодвинул ее, и Мэллон то ли вошел, то ли его ввел в переднюю — бетонную пещеру¸ усыпанную битой плиткой, блестевшей при свете керосиновой лампы, которая висела под потолком. В пару, согнувшись над корытом, поставленным на железную печку, старая цыганка терла на стиральной доске какую-то одежду. Она выпрямилась; из складок и морщин на темном лице на Мэллона смотрели маленькие блестящие глазки. Одно плечо было выше другого, словно она пожала ими и так и осталась. Скрипучим голосом она произнесла что-то непонятное. Карманник понурился и жалко забормотал. Старуха бросила тряпку в корыто, вытерла руки о платье и повела их из передней по темному коридору к двери, завешенной одеялом. Она отодвинула одеяло, и Мэллон отпустил локоть карманника. Ну вот, вы дома, сказал он. Тот молча прошел в дверь.