За чистое небо - [32]

- Идите в квадрат сорок пять.

Под этим индексом значатся на карте знаменитые высоты. Ясно, "лапотники" (так называли Ю-87 за неубирающиеся шасси) идут туда. Теперь только поспевай! И не спеши.

Да, поспевая, не спеши, обдумай свое решение. Конечно, лучше всего, если на "восемьдесят седьмых" они обрушатся из-за облаков. Внезапность половина победы в любом бою, а в воздушном, где счет идет на секунды, в особенности. И восьмерка Зюзина, как снег на голову, спикировала на "юнкерсы", приближавшиеся к нашему переднему краю. "Лапотники" с перепугу начали бросать бомбы на свои же войска. Зюзин с ходу сбил одного Ю-87, а вторую победу одержал над "Фок-ке-Вульфом-190".

Четыре вылета в тот день совершил летчик. Он провел четыре воздушных боя, сбил три "Фокке-Вуль-фа-190" и один бомбардировщик.

Орден Красного Знамени достойно увенчал очередной подвиг молодого летчика.

- А какой самый памятный день был у вас на войне? - спрашиваю Петра Дмитриевича.

- Конечно, тридцатое мая сорок четвертого. Во главе восьмерки истребителей я опять прикрывал наземные войска. В воздухе над передним краем что-то необычно спокойно было, даже как-то обидно стало, что мы напрасно жжем горючее, проще говоря, утюжим воздух. И вдруг сообщение по радио: "Над ближайшим от линии фронта аэродромом противника появилось много "юнкерсов". Идет сбор колонны". Конечно, лучше всего бить немцев, пока они не приняли боевого порядка и огневое взаимодействие не налажено. Однако, перелетев линию фронта, я не поверил своим глазам. Над аэродромом кружили девять девяток Ю-87. Нас восемь, их в десять раз больше. Такого еще за всю войну не приходилось видеть. Рядом с "юнкерсами" кружили истребители прикрытия, количество которых не удалось определить. Тем не менее я приказал ведущему второй четверки Ивану Леоновичу связать боем истребителей, а сам направился к бомбардировщикам. Фашисты, конечно, не ожидали нападения над своим аэродромом. Первые наши атаки внесли полное смятение, и "юнкерсы" один за другим стали раскрывать бомболюки, чтобы удирать налегке.

- Неужели никто не прорвался? - уточняю я.

- В том-то и дело, что замысел противника был сорван, как говорится, на корню, - продолжает Зюзин. - Гитлеровцы потеряли пять "юнкерсов" и два "фокке-вульфа", мы же потерь не имели.

- Все вернулись на свой аэродром?

- Да. Только требуется небольшое уточнение. Нескольким "фокке-вульфам" удалось прорваться к нашей четверке. Я был ранен, бензиновые баки "яка" пробиты. Машину пришлось пилотировать очень осторожно. Ведь из-за утечки бензина в любую минуту мог возникнуть пожар.

Петр Дмитриевич рассказывает скупо, без эмоций, но не надо большого воображения, чтобы представить, что пережил летчик.

Снаряд разорвался рядом с кабиной. Десятки осколков впились в лицо, шею, руки. Кровь заливала глаза, моментально намокла гимнастерка. Не хватало дыхания. Красные шарики мельтешили в глазах. Зюзин чувствовал, что жизнь уходит из него, и, чтобы не потерять сознания, надел кислородную маску. Живительные глотки кислорода придали сил, и ему удалось довести побитый и поврежденный осколками "як" до своего аэродрома. Предстоял самый ответственный момент, которым заканчивается каждый полет, - посадка. Сколько ни переключал Зюзин тумблеры выпуска шасси и щитков-закрылков, они не выпускались.

Значит, или надо прыгать с парашютом, или попытаться выпустить шасси аварийно. Для прыжка не хватает высоты, самолет плохо слушается рулей, остается одно - выпускать шасси аварийным краном. Осколки, застрявшие в руке, причиняли неимоверную боль, а Зюзин все двигал и двигал ручку, пока не щелкнули замки, зафиксировавшие, что шасси выпустились и не сложатся при посадке. А щитки-закрылки? Они так и не выпустились, В голове мелькнуло: "Посадочная скорость будет большая. Только бы не выкатиться за пределы полосы, не столкнуться со стеной леса, окаймлявшей полевой аэродром".

Легкий толчок у посадочного полотнища. Сквозь замутненное сознание Зюзин чувствует, как набегает лес, и что есть силы жмет на тормоза.

Когда "як" остановился, Павел Дорогавцев первым вскочил на крыло. Увидев окровавленного летчика, он бросился отсоединять кислородную маску, потом помог Зюзину освободиться от парашюта. Едва "як" отбуксировали на стоянку, Дорогавцев насчитал в нем 108 пробоин. Сколько же осколков досталось на долю летчика?

- Мне тогда туговато пришлось, - вспоминает Зюзин, - но желание воевать, поскорее вернуться в родной полк было очень сильным. В правой руке еще оставались осколки, а я досрочно выписался из госпиталя. И опять воевал.

Однажды замечательного советского писателя Алексея Николаевича Толстого спросили: "Можно ли всегда жить повышенным горением?" - "Почему же нет? - отвечал Толстой. - Это то состояние, которым только и должен жить человек. Это и есть счастье жизни".

Состояние повышенного горения хорошо знакомо Петру Дмитриевичу Зюзину - одному из героев ленинградского неба. И поныне он отдает все свои силы авиации, помогает нынешнему поколению советских авиаторов штурмовать непокоренные высоты.

Е. Баулин

Звезды Литаврина