За час до рассвета - [23]

— А-а, приезжал… Клавин жених, — вывернулась Власовна. — Раза три приезжал.

— Где же она такого раздобыла? Стройный, лицом белый, городской вроде.

— В доме отдыха познакомились. Еще при Советской власти, — выдумывала Власовна. — Молодым пути не закажешь.

— Сами были такими… А свадьба когда? — выспрашивала любопытная Маланья.

Власовна развела руками:

— Какая теперь свадьба?.. Вот голод надвигается.

— У молодых свое на уме.

— И то правда.

Краска, предательская краска залила лицо Семена. Ему было стыдно взглянуть на девушку. А Клава хоть бы что! Отпрянув от окна, она жарко зашептала:

— Жених мой… Мама угадала: я давно люблю тебя, давно люблю.

С закрытыми глазами искала его губы. Семен еще больше смутился, что это она — шутит или опять за свое?..

— Все книжки читаешь, по ночам к кому-то бегаешь. Я боюсь за тебя, Сема, родной. Сегодня — живы, а завтра — кто знает… — Клава говорила тихо, в ее голосе не было привычной игривости. Наоборот, в нем слышалась давнишняя досада. — И о чем ты все время думаешь?.. С ним говорят, а он молчит и молчит. Тоже мне, Спиноза нашелся. А то не видишь, что возле тебя человек пропадает! И… по твоей вине!..

В коридоре звякнуло ведро. В боковушку протиснулась перепуганная Власовна:

— Беда, Сема…

— Сами слышали, — сердито прервала Клава. — А что, собственно, произошло? Ну, видела и видела, подумаешь!

— Как — что?.. У нее племянник — полицай. Иногда заходит самогонку хлебать. Как бы не напакостила.

— Вечно страху нагоняешь…

Власовна виновато заморгала глазами:

— Я — что… Вам виднее. Пойду ужин готовить, скоро Петрович с Николаем вернутся.

Семен молчал. Клава приблизилась, ее волосы коснулись его щеки.

— Так ты мне ничего и не скажешь?..

— На душе погано.

— Надоело прятаться?.. Я за тебя, Сема, жизнь отдам. Не бойся, верные документы достану: и паспорт, и прописку. Тебя на завод инженером устрою. Можешь вообще не работать. Я скрою, прокормлю. Вдвоем нам хватит. А то давай смоемся. Проживем, где тебя не знают. В переводчицах всюду нуждаются, моя профессия ходовая.

Он грубо сказал:

— Подумай, что предлагаешь… Мне, комсомольцу?

— О комсомоле забудь, у нас нет иного выхода. Не буду работать — в Германию угонят, тебя — к стенке. Насмотрелась, что они там, в жандармерии, творят: кровь стынет. Сегодня человек пятьдесят приволокли без разбора: женщин, стариков. Четверых на базарной площади повесили, толком не узнав фамилии. Для устрашения других. Остальных ночью ликвидируют. Для них, что клопа раздавить, что человека расстрелять — одинаково.

— Не простим мы им… никогда.

— «Мы»… кто это?

— Ты, я, весь наш народ.

Клава присела к столу:

— «Народ»! — это громко. А сколько осталось из тех, кто в гражданскую не уплыл за Черное море? А бывшие кулаки? А обиженные и обойденные? Отец, мать, Николай и я собрались эвакуироваться. Кто о нас позаботился? Никто. Сели начальнички в машины и укатили, свои шкуры спасли, а наши — дубить оставили. Тебя и то бросили, места не нашлось. И мы же виноваты?… Я б сейчас в Ташкенте в институте иностранных языков училась. Мечту у меня убили.

— Надо уметь забывать личные обиды, когда такое творится. — Семен сел рядом с Клавой. Руки Семена, лежавшие на столе, сжались в кулаки. — Откуда у тебя это… Откуда? Училась в советской школе, носила пионерский галстук. Тебе до предательства — один шаг.

— Что ты, Сема? Что ты? — встревожилась девушка. — Нервы сдают, там пристают с глупостями, в поселке — за службу презирают. Разве легко? — она всхлипнула.

Метелин участливо погладил ее волосы. Клава тут же улыбнулась:

— Ты сильный, все можешь. Научи, подскажи.

— В таком деле лучший советчик — собственная совесть. Ты переводчица. Узнай, где расположен штаб фон Клейста.

— Постараюсь. А зачем?

— К своим вернемся не с пустыми руками.

— Для тебя я все сделаю. Скажи, ты любишь меня?

Семен, осторожно отстранив ее, вышел из-за стола.

— Ни о чем таком думать не могу. Уедем к своим — поговорим.

Он ожидал, что девушка обидится. Но Клава лишь, вздохнула, она по-своему поняла его слова — они обнадежили ее.

— Ждать?.. Согласна.

— Нужны чистые бланки паспортов, пропусков, служебных удостоверений.

— Попробую.

— Передашь их Ирине.

Клава по-гусиному прошипела:

— И-ирине? Вот ты о ком печешься, голубчик! Пропади она пропадом, твоя Ирина!

Семен отшатнулся:

— Клава, опомнись!

Но она твердила свое:

— С ней путаешься… с белобрысой пигалицей? Не выйдет! С ней таскаешься, собственными глазами видела, она в саду тогда тебя ожидала. «С одним человеком встретиться надо!» Прямо бы говорил — к бабе, мол, ухожу.

— Замолчишь ты, наконец? — Это крикнул Николай, незаметно вошедший в комнату. Подскочив к сестре, влепил пощечину. — Говори, да знай меру!

Размахивая руками, Николай бросал обидные слова:

— Всю фамилию испаскудила, дети и то овчаркой тебя кличут. Ух, так бы и размозжил крашеную рожу! А еще других обзываешь, ты Ирининого ногтя не стоишь.

Клава, притихнув, вслушивалась. Николай, с презрением взглянув на сестру, позвал Семена:

— Старики ужинать кличут. Пойдем.

За ужином Семен чувствовал себя неловко. Выпив стакан чаю, вернулся к себе. Девушки в комнате не было. Стал укладываться спать, но из-за двери послышался голос Николая: