За Байкалом и на Амуре. Путевые картины - [80]

Около шатра задымился костер, забегали суетливые фигуры прислуги. Рабочие сели в сторонке и тоже развели огонь, приготовляясь к трапезе. Я подошел к шатру хозяина, заглянул в него, но войти не хотел, опасаясь встретить в нем негостеприимного маньчжурского нойона; но владелец лодок заметил меня и весело замотал головой. Я вошел. Он сидел на ковре, сложив ножки калачом, и курил трубку; знаком руки он пригласил меня сесть с ним рядом и стал внимательно рассматривать мой костюм. Так как я не знал по-маньчжурски, а он не смыслил ни слова по-русски, то наши разговоры ограничивались только одним: айя да айя. Он потреплет меня по плечу и, улыбаясь, скажет: «урус айя»; я тоже потреплю его по плечу и проговорю: «маньчжур айя». И — оба довольны, что понимаем друг друга, стало быть и желать лучшего не надо. Через несколько времени внесли в шатер чай, араку (рисовую водку) и разные закуски, которые сразу ударили в нос запахом чесноку и свинины.

— Урус айя! — снова говорил маньчжур и показывал руками, что надо есть.

— Маньчжур айя! — отвечал я, показывая на горло, что сыт.

Маньчжур замотал головой и снова приставал ко мне с неизменным: «урус айя». Отказываться было неловко, но и есть приготовления маньчжурской кухни тоже не доставляло большого удовольствия. Я крикнул своего рабочего и велел принести бутылку с коньяком, взятую мною на дорогу. Маньчжур выпил, потер себе живот и не знал, как бы выразить свое расположение ко мне; он брал меня за руки и подносил их к своей груди, закрывая глаза, потом, помолчав несколько времени, горячо произносил: «айя! урус айя да айя!».

Едва мы могли с ним расстаться, — полюбили, значит, друг друга.

Вскоре пошел маленький дождь и мой новый приятель распорядился об отъезде.

Вмиг все было убрано, сам он залез в каюту, а рабочие его снова потянули на бичевнике лодки, шагая босыми ногами по сырому берегу реки. Казаки Иннокентьевской станицы долго стояли на берегу, наблюдая за работой маньчжур.

— Тоже цепки. Гляди, как шагают, даром, что тонконоги…

— Тонконогому вольготнее, потому легко…

— Нет я, ребята, думаю, маньчжур этот, хозяин ихний, настоящим барином живет.

— Да-а… Силу, значит, забрал.

— Деньги-то, видно, везде в почете…

— Какой гладкой да жирной…

— Отъелся.

— Спит, чай, тоже много…

И т. д.

Казаки потолковали о богатом маньчжуре и, заметив мои сборы в путь, подошли к моей лодке. Заметно было, что им нечего делать и, стало быть, приезд или отъезд кого-нибудь был для них праздником и доставлял материал для разговоров.

За Иннокентьевской станицей наше плавание нарушалось частыми ветрами и мы ждали окончания их на берегу, около разведенного огонька и, переждав бурю, пускались снова в путь. Проплывали мы небогатые амурские станицы; казаки кричали нам с берега: «Эй? Причаливай!», — и махали руками. Лишь только лодка наша приставала к берегу станицы, тотчас собиралась толпа казаков с вопросами: кто едет? откуда, куда и зачем? Спрашивали водки, табаку, товаров; прекрасный пол, везде остающийся верным сам себе, любопытствовал о нарядах, о клетчатых платках и о красных, ярких ситцах. Получив от меня отказ в продаже товаров, казаки как-то невольно терялись, начинали смирнее говорить, а некоторые из робких спешили снять шапки.

— Да вы, ваше высокородие, может, левизор?..

— Нет. Я еду по своим делам.

— Та-ак-с… А то тут все ждут левизора… Мы думали, не он ли!

— Нет. Ревизор в лодке не поедет. Он поедет на пароходе, на казенном; так и ждите.

— Та-а-к-с… То-то у вас товару нет… Мы думали левизор…

И опять пришлось объяснять, что я не ревизор, и опять получилось в ответ: «Та-а-к-с».

— А нам бы теперича купцы с товаром, больно бы нам надо этого купца, и где это они там застряли, так долго не плывут?

У следующей станицы та же история.

— Не левизор ли?

— Какой те левизор, — с бородой…

— Да вишь расспрашиват…

Дело объяснялось и разговор переходил на казацкие нужды.

— Купца бы нам с товаром…

— Теперича соболь у меня лежит, променять бы. Лежит, все равно — без толку.

— Хозяйка на платье просит. Ильин день на носу, а купца нет; ссоры что в избе — не приведи Господи…

— Где эти купцы застряли? Не нужно их — лезут, соблазн один, а когда надо — не дозовешься…

— Каково сено, ребята?

— Да сено что? Скота у нас мало, обойдемся…

— Сеяли много?

— Сеяли… Известно, по положению. Семяна казна дает…

— Бесплатно?

— Пошто бесплатно! Опосля будем выплачивать. Теперь дело внове, не обжились еще. Известно — переселили нас, должны помочь давать…

— Ленивы, говорят, вы, мало работаете; все больше в халатах по станице погуливаете, правда это?

— Ретивым-то быть не от чего. Не веселит все; места новые, дико как-то кругом… Теперича все от казны, а дома за Байкалом все свое было…

— Да нет ли с вами араки? Спирт в казенном складе весь вышел.

— Нету.

— Та-ак-с… Плохо дело, — купца нету…

И казаки, вздыхая, расставались с нами.

За тридцать верст не доезжая до Хинганского хребта, выглянула высокая сопка, одна из хинганских возвышенностей.

— Вон она, сопка-то. Видишь, как ее выперло, под самые, что есть, облака закатилась… — говорили рабочие.

— Это Раддевка, — пояснил рулевой, — у этой самой горы Раддевка стоит, станица. Тут, сказывают, в этой Раддевке, жил какой-то ученый, собирал разных мелких зверьков и пташек; цветочки собирал разные и так он об этих зверьках и цветках заботился, — сказать нельзя. От казны, говорят, ездил. Удивительное дело! О казаках теперича, с испокон веку, отродясь так не заботились, как об этом зверье. Теперича взять тоже, вот топографы всякие ездят, речки, горы, все это записывают, а станицы расселены кое-как. Вон из-под Хабаровки вятские крестьяне сбежали в Благовещенск, потому, говорят, земля глинистая… Чево, значит, топограф тут… Штраф надо за это…