З. Маркас - [8]

Когда он закончил этот рассказ о своей жизни, рассказ, пересыпанный рассуждениями, афоризмами и замечаниями, в которых сказывался выдающийся политический деятель, нам достаточно было перекинуться с ним несколькими вопросами и ответами насчет положения вещей во Франции и в Европе, чтобы убедиться в том, что перед нами — настоящий государственный деятель, ибо можно быстро и легко оценить человека, как только он начинает обсуждать сложные вопросы; для людей незаурядных существуют шиболеты[10], и мы принадлежали к числу современных левитов[11], хотя еще и не были допущены в храм. Как я уже сказал, под видимостью рассеянного образа жизни скрывались замыслы, которые Жюст уже осуществил и которые собираюсь осуществить и я.

Обменявшись мыслями, мы вышли втроем на улицу и, невзирая на холод, отправились в Люксембургский сад погулять там до обеда. Мы продолжали беседовать и во время прогулки. Разговор наш, по-прежнему носивший серьезный характер, коснулся всех больных мест политического положения тех дней. Каждый из нас внес в него свою лепту: результаты своих наблюдений, остроту, шутку, афоризм. Речь шла уже не только о той, огромного масштаба, жизни, которую перед тем нарисовал нам Маркас, этот солдат политических сражений. То не был и страшный монолог потерпевшего крушение мореплавателя, заброшенного бурей в мансарду гостиницы на улице Корнеля. То был диалог, в котором двое образованных молодых людей, составивших себе суждение о современной им эпохе, старались, под руководством одаренного человека, выяснить свое собственное будущее.

— Почему вы не захотели терпеливо выждать удобного случая? — спросил Жюст у Маркаса. — Почему не взяли пример с единственного человека[12], который со времени Июльской революции сумел неизменно держаться на гребне волны и благодаря этому выдвинулся?

— Разве я уже не сказал вам, что всевозможные случайности создают уравнение, не все корни которого нам известны? В таком же положении, как этот оратор, находился Каррель[13]. Этот угрюмый молодой человек, этот ум, проникнутый горечью, вмещал в себе целое правительство; тот же, о ком вы говорите, просто умел сыграть на любом событии, он подобен тому, кто вскакивает на круп лошади едущего мимо всадника. Значительнее был не он, а Каррель. И что же? Он становится министром, Каррель остается журналистом; неполноценный, но ловкий человек живет, Каррель умирает. Заметьте, что этот человек идет по пути к своей цели уже пятнадцать лет, и он все еще в пути; стоит ему попасть между двух повозок, полных интригами, на большой дороге к власти, и он будет раздавлен. Он не знатного рода, его не укроет, как Меттерниха, королевское покровительство или, как Виллея, спасительная крыша сплоченного большинства. Я не думаю, что теперешнему строю удастся продержаться еще десять лет. Таким образом, даже если предположить, что на мою долю выпадет это безрадостное счастье, все равно окажется, что я опоздал; ведь чтобы не быть сметенным вихрем того движения, которое я предвижу, я должен был бы уже теперь занимать высокий пост.

— Какое движение вы разумеете? — спросил Жюст.

— Революцию тысяча восемьсот тридцатого года сделала молодежь — она вязала снопы; ее сделали те, кто мыслит, — они вырастили урожай, — ответил Маркас торжественно, указывая рукой на Париж. — И что же! Строй, созданный этой революцией, ничего не дал ни молодежи, ни тем, кто мыслит. Молодежь взорвется, как котел паровой машины. Во Франции у молодежи нет выхода, и в ее среде растет лавина непризнанных талантов, растут беспокойные стремления законного честолюбия; молодежь неохотно вступает в брак, сéмьи не знают, что им делать со своими детьми; какой призыв потрясет эти толпы — не знаю; но они ринутся на современный строй и опрокинут его. Существуют законы прилива и отлива, властвующие над поколениями; эти законы упустила из виду Римская империя в пору нашествия варваров. Сегодня эти варвары — те, кто мыслит. Законы переполнения медленно, неуловимо действуют опять среди нас. Правительство — вот на ком лежит великая вина: оно не умеет оценить те две силы, которым оно всем обязано, оно дало нелепой букве закона связать ему руки, оно похоже на жертву, уже приготовленную к закланию. Людовик Четырнадцатый, Наполеон, Англия всегда искали и ищут молодых людей с головой. Во Франции над молодежью произнесен приговор — новыми законами, неблагоприятным избирательным цензом, недочетами положения о министрах. Возьмите состав выборной палаты — вы не найдете там ни одного тридцатилетнего депутата: молодость Ришелье и Мазарини, молодость Тюренна и Кольбера, Питта и Сен-Жюста, молодость Наполеона, князя Меттерниха не нашли бы в ней места. Борк, Шеридан, Фокс не могли бы быть ее членами. Даже если бы политическое совершеннолетие было снижено до двадцати одного года и уничтожены все условия, ограничивающие право быть избранным в палату, департаменты все равно выбрали бы нынешних представителей, людей политически бездарных, неспособных говорить, не уродуя грамматику, людей, среди которых за десять лет с трудом нашелся один государственный деятель. Можно угадать причины, которые приведут к тому или другому событию: само событие предвидеть нельзя. Сейчас всю молодежь толкают к республиканским идеям: она видит в Республике свое освобождение. Она вспомнит о молодых депутатах и молодых генералах! Неосторожность правительства сравнима только с его скупостью.