Южный Урал, № 2–3 - [64]

Много было передумано в эти знойные дни и прохладные темные ночи, под небом глубоким и синим, где лихорадочно светились звезды.

Он думал о жизни и смерти, и образ старого байгуша Надыра вставал передним. Он пел, и в песне слышался голос самого народа, бессмертного народа.

«Лебедь Хантыгая, ты боишься того, что не существует… Смерть — это когда ты думаешь об одном себе, и ее нет, когда ты думаешь о других. Как это просто, лебедь Хантыгая!.. Созревший плод падает па землю — разве это смерть?»

Лебедь Хантыгая — это мудрейший из мудрых Бай-Сугды, чьи песни разносятся по всему ханству, как прилетевшие весной птицы. Он поет «о счастье трудящихся, о счастье любящих, о счастье простых». Лебедь Хантыгая!

Так родились прелестные миниатюры-легенды. Их создал многогранный и могучий талант русского писателя, которого захватила трагическая судьба башкирского народа.

4

Неизгладимое впечатление произвела на Дмитрия Наркисовича поездка вверх по Каме от Перми до Чердыни.

В Перми он посетил Василия Никифоровича Шишонко, «пермского Нестора». Его «Пермскую летопись» Мамин знал чуть не наизусть. Шишонко был уже старик, больной и дряхлый.

— Не знаю, удастся ли докончить летопись, — говорил с невольной грустью. — Сейчас у меня пойдет восемнадцатый век, а его надолго хватит.

Он показал гостю свой архив.

— Однако же, Василий Никифоровым, какой большой у вас запас еще ненапечатанных материалов, — удивлялся Мамин, перелистывая рукописи.

— Да ведь двадцать пять лет собирал…

Перед ним был один из маленьких героев, кто бескорыстно и честно служил отечественной науке.

В тот же вечер на небольшом пароходе он выехал в Чердынь.

Несколько молодых людей стояли на палубе и оживленно разговаривали между собой. Оказались студенты-горняки. Дмитрий Наркисович познакомился с ними. Студенты расспрашивали о состоянии горного дела на Урале. Разговор затянулся далеко за полночь. С удовольствием беседовал писатель с серьезной и умной молодежью. Двое оказались болгарами и хорошо помнили последнюю русско-турецкую войну.

— Первые болгарские горные инженеры.

Утром Дмитрий Наркисович проснулся рано, часов в шесть, и вышел на палубу. Волнистая пелена тумана кое-где еще стояла над водой, но солнце уже поднялось довольно высоко. Светлая голубая дорога Камы бежала меж бесконечных заливных лугов и редких лесков. Берега Камы были пустынны и хмуры. Но эта живая движущаяся дорога вызывала такое бодрое и хорошее чувство, как будто весь мир раздвигался перед тобой.

Здесь когда-то шел древний исторический путь, связывавший мифическую Биармию с Волгой и Каспием. Сюда из таинственных глубин Средней Азии завозились дорогие восточные товары. Когда татары загородили дорогу на юг, пришли сюда новгородцы. А потом Строгановы начали рубить острожки и ставить соляные варницы. Край становился русским.

Теперь это бурное историческое прошлое позади. Убогая деревушка редко-редко встанет на берегу, и снова пустынно и дико вокруг, только хлопают плицы колес, и бежит вспененная вода, и вал, бегущий за пароходом, слизывает с отлогого берега ракушки и валежник.

Когда же оживут эти берега?

Сидя в каюте, Дмитрий Наркисович читал очерки Василия Ивановича Немировича-Данченко «Кама и Урал». Читал и делал на полях злые пометки. Чувствовалось, что писатель наблюдал жизнь из окна вагона и писал свои зарисовки только для того, чтобы занять внимание неприхотливого читателя. Это был один из представителей литературы «благополучных концов».

Через двое суток пароход вошел в устье Вишеры. До Чердыни оставалось еще верст шестьдесят.

На рассвете вдали показался красавец Полюд. Своей формой эта высокая гора напомнила Дмитрию Наркисовичу подножие памятника Петру, только увеличенное в тысячу раз. Далеко-далеко над лесистой равниной, над волнистой линией гор поднялся Полюд-Камень.

А через несколько часов пароход подходил к Чердыни. Город стоял на высокой горе. С реки виднелись только белые колокольни древнего монастыря.

Вот она, Пермь, или Великая Чердынь! Город новгородской старины. Бедность чердынского населения вошла в поговорку. Край удален от учебных центров, но в городе ни одного среднего учебного заведения. Общественной жизни в Чердыни нет и званья. Тон задают купцы, ведущие торговлю с Печерским краем, — Алины, Пешехоновы, Надымовы. Весь необъятный край находится в кабале у десятка чердынских толстосумов.

Сидя на постоялом дворе, Дмитрий Наркисович писал в Екатеринбург Ивану Васильевичу:

«Не подумайте, что за несколько часов моего пребывания в Чердыни я подмахну целое описание этого города во всех отношениях, — описание будет, но самое коротенькое, ибо интерес Чердыни — в далеком историческом прошлом».

Действительно Дмитрий Наркисович пробыл в Чердыни несколько часов. Стояла чудесная погода, и он решил отправиться дальше. Ехали ночью по Чердынскому тракту на север. До села Вильгорт считалось семнадцать верст. Было уже около полуночи, когда подъезжали к Вильгорту. Небо над лесом горело пурпуровым закатом. Красный цвет навевал жуткое настроение. В этой северной заре было много крови и вообще чего-то зловещего, точно в зареве невидимого пожара. По обе стороны зубчатой стеной тянулся угрюмый ельник. Где-то ухал филин. А на горизонте возвышалась мощная громада Полюдова Камня.