Южный Урал, № 10 - [38]

Через час по дороге из Марамыша на Пепелино вышел нищий. С боку рваной сермяжки болтался кошель и, сдвинув облезлый заячий треух на затылок, Ераско бодро зашагал к селу. Ночевал он в селе Коровьем и рано утром отправился дальше.

В Пепелино он пришел под вечер и, выпросившись на ночлег к пожилой крестьянке Анне Полухиной, положил свою котомку под лавку и скромно уселся у порога. Словоохотливая хозяйка стала рассказывать новости.

— Мертвец появился, да страшный такой, народ говорит, что не к добру это. Я на ночь окна ставнями уже запираю и до утра не сплю. А вдруг постучится?

— Где он больше всего бродит? — спросил как бы невзначай Ераско.

— По нижним улицам. А выходит, говорят, из Наймушинского переулка, что к озеру идет. Там камыши. Кладбище-то у нас на той стороне озера, если обходить, то версты две будет…

— Значит, он напрямик идет по воде?

— По воде, милый, по воде, — закивала головой Анна, — по воде и по воздуху…

— Ишь ты! — покачал головой удивленный нищий.

— Прошлой ночью встретил его на улице Елисей, так замертво и упал. Едва отходили.

Настала ночь. Спавший в сенках странник, сунув за пазуху револьвер, незаметно вышел и, перевалившись через плетень, зашагал к нижним улицам. Всходила луна. Спрятавшись за углом дома, стоявшего на перекрестке, Ераско стал ждать таинственного мертвеца.

Было тихо. Не слышалось даже лая собак. Село казалось совсем притихшим. Через улицу пробежала кошка и, забравшись на угол дома, посмотрела зелеными глазами на Ераско. Бобылю стало жутко, и он беспокойно завертел головой. На одной из улиц появилась фигура высокого человека, закутанная в белую простыню. Ераско, казалось, врос в стену. Мертвец шел медленно, вытянув руки вперед. Сидевшая на углу кошка, жалобно мяукнув, метнулась на землю и стремительно понеслась куда-то. Ераско почувствовал, как под шапкой у него заходили волосы. Мертвец приближался. До слуха бобыля донесся замогильный голос:

— Давит меня земля, давит!

Выделывая зубами мелкую дробь, Ераско стоял не шевелясь.

— Давит меня земля, давит! — послышалось уже в Наймушинском переулке, и белый саван исчез, как видение.

Ераско вздохнул с облегчением. Перед утром он залез в сенки Полухинской избы и, как только запели петухи, уснул. Разбудила его Анна.

— Вставай, похлебай хоть редьки с квасом.

Ераско от еды отказался и, одев свою котомку, быстро зашагал к леску.

— Вот что, ребята, — рассказывал он милиционерам, — мертвеца я видел сегодня ночью. Так я плантую. Одному из нас надо спрятаться в Наймушинском переулке на берегу озера. Как только мертвец появится на лодке, не трогать. Пускай идет в село, свою комедь ломает. Когда отойдет от берега, лодку надо перегнать в другое место. А мы с тобой, — обратился Ераско к другому милиционеру, — будем ждать мертвеца на перекрестке. Тут и приступим к нему с двух сторон.

День тянулся утомительно долго, и как только стемнело, они направились к селу. Ераско занял с одним из милиционеров наблюдательный пункт, второй — направился к озеру. Выплывала луна. Посеребрила водную гладь и залила спящее село бледным светом. Ждать пришлось недолго. Белый саван, казалось, выплыл из переулка и леденящим, хватающим за сердце голосом протянул заунывно:

— Давит меня земля, давит!

Преодолевая страх, бобыль подал знак своему товарищу и, выхватив оружие, они метнулись к «мертвецу». Тот скинул с себя саван. Ераско узнал расстригу. Никодим, сделав огромный прыжок, навалился на милиционера и подмял его под себя. Стрелять было нельзя. Ераско бегал вокруг барахтавшихся людей и, выбрав момент, стукнул Елеонского по голове рукояткой револьвера. Никодим затих.

Скрутив руки «мертвецу», милиционер дал свисток своему товарищу, сидевшему в засаде у озера.

В полдень Никодима привезли в уездную милицию.

— Откуда, муж праведный, явился? — рассматривая обросшего Никодима, спросил Осокин.

— Из мира, где несть ни печали, ни воздыхания, а жизнь вечная, — смиренно ответил тот и опустил глаза на пол.

— Давно скончались?

Расстрига вздохнул.

— В девятнадцатом году при крушении града Гоморры сиречь Марамыша. Нет ли у вас покурить? — спросил он уже беспечно.

— Удивительно, как вы сохранились в земле, — спрятав улыбку, произнес Осокин и передал Никодиму табак.

— Тело мое нетленно, душа бессмертна…

Сидевший у порога комнаты с винтовкой в руке Ераско сплюнул.

— Дать ему, лохматому чорту, по загривку и весь разговор, — заметил он сердито.

— Пришвартоваться к месту! — видя, что бобыль поднимается от порога, скомандовал ему Федот.

Елеонский скосил глаза на Ераска.

— У мудрого Соломона сказано: на разумного сильнее действует выговор, чем на глупого сто ударов, — и, повернувшись к Осокину, он произнес елейно: — Продолжим нашу душеспасительную беседу…

— Что вас заставило одеть белый саван и бродить по ночам?

Никодим не спеша скрутил цыгарку и потянулся через стол к Осокину.

— Разрешите прикурить?

Тот предусмотрительно убрал лежавший на столе револьвер и подал расстриге спички.

— У пророка Исайи… — выпуская клубы дыма, заговорил расстрига.

— Своего пророка оставьте в покое, а говорите по существу, — резко прервал его Осокин.

— Хорошо, — Никодим решительно поднялся на ноги, — миф о мертвеце мы старались использовать как агитацию против закрытия церквей…