Южный Урал, № 1 - [27]

— Вот те крест святой! — перекрестился я.

Мы пробежали вперед и в орошённом кровью ковыле увидели убитого козла. Своим окладом сайгак многим напоминал тонконогого жилистого оленя. Шерсть на нём была изжелта-красноватая, переходя под брюхом в беловатую. Я погладил эту гладкую глянцевитую шерсть. Мне стало жалко убитого красавца, который потухшими неподвижными глазами укоряюще смотрел на меня.

Дед почесал затылок, укоризненно взглянул на меня.

— Скажи сам малый, а обошёл старого казака. Чтобы разбудить меня! — с лёгкой обидой сказал он. — Как теперь сказать соседям! Ох, и лих ты, внучек!

Он обошел вокруг козла, любуюсь его рогами, сосчитал кольца на них.

— Гляди двенадцать годов имеет. Вожак стало быть!

И вдруг старик залился весёлым ободряющим смехом.

— Ай-да, казачёнок, ай-да удачлив! На первой охоте сайгака уложить! Это что-нибудь да значит! Ну, и подивятся в станице!

Он долго кружил подле убитого козла, хлопал себя по бедрам, недоверчиво оглядел ружьишко.

— Дивно! — покачал он головой. — Как же ты стрелял из него, коли только я один и знаю секрет!

Между тем, солнце краешком коснулось барханов и его прощальные лучи скользили по озолоченному ковылю. Куда-то исчезли парящие орлы, убрались в свои норки суслики, а над ручьём засинел лёгкий туман.

— Гляди, как времечко пролетело! — озабоченно сказал дед: — А как нам добычу до станицы дотянуть? Поди, пуда на четыре потянет, на плечах все двадцать вёрст не протащить. Эх-ма! Старость, старость! Откуда взялась непрошенная, незваная гостья? Эх, приковала ты мои резвы ноженьки к сырой земле, отняла силушку в руках, сделала доброго казака бабой! Были годочки, такого зверюгу я пехом до станицы на плечах волок, а ныне шабаш! Кончено!

Он поглядел на запад, там огромное красное солнце наполовину погрузилось за холмы.

— Надо бежать мне в станицу! — вздохнул он: — А ты, казак, посиди тут и обереги добро, как бы зверь не унюхал и не растерзал! Ружьишко я тебе оставлю. Да не спи! Я, как только раздобуду тарантас, то враз вернусь!

Не ожидая моего согласия, дед махнул рукой и пошёл прямо на север, на станицу Магнитную. Я остался один-одинёшенек среди степи. Выбрав бугорок, долго смотрел на солнце. Его раскалённый диск все глубже и глубже уходил за горизонт. Погасли в ковыле пестрые краски цветов и трав; тишина охватила просторы. Только в небе догорали отблески заката, да на окаёме нежно золотились последние лёгкие облачинки. Постепенно и они погасли, стали пепельными и степь понемногу стала погружаться в сумерки.

Однако, я знал, что тишина эта кажущаяся. В степи попрежнему продолжалась кипучая жизнь. Камыши на озерах и в ильменях кишели волками, лисицами, выдрами и другим зверем. Реки и озера полны птицы. Если вслушаться, то слабый ветерок доносит гусиное гаганье, утиное кряканье, свист и чиликанье разных птиц. Чу! Какой стройный и голосистый крик! Это закликают вечернюю зорю белые лебеди. Нет, не заснула степь, а на землю снизошла своя ночная жизнь!

Я смотрю в тёмносинее небо, на котором высыпали мириады звёзд. Прямо над моей головой холодным блеском сверкает Прикол-звезда, а казахи называют её Темир-казык, по нашему — железный кол. Это северная Полярная звезда, вокруг которой вращаются другие звёзды. А вот сверкающие семь звёзд ковша Большой Медведицы, подальше Стрелец. Просто голова кружится, когда смотришь на эти бесчисленные звёзды! Как велик мир!..

Вблизи раздался шорох, я всмотрелся в тьму, что-то тёмное, как низкое облако, проплыло к верховью ручья. Может быть стадо степного зверя бежало на водопой? Я насторожился, крепко сжал ружьишко. Ух! — захватило моё дыхание. Против меня на кургане вспыхнули и засверкали два зеленоватые огонька.

«Неужто шутовка[9] из речушки выбралась?» — со страхом подумал я, вспомнив бабушкины сказки. — «И впрямь время самое глухое, часом и примерещится!» — озираясь, вглядывался я в тьму.

А огоньки, как в Иванову колдовскую ночь, то появятся, то опять пропадут. Вот они тянутся к тому месту, где лежит убитый мною сайгак.

— Батюшки! — осенила меня внезапная догадка: — Да это волк крадётся к моей добыче! Погоди, наглец!

Я встал и загоготал навею степь. Гогот вышел страшный, лешачий, мне даже самому стало жутко. Но огни разом погасли. Ушёл волк!

«Когда же приедет дед? — спрашивал я себя: — Время уже к полуночи идёт. Вон, как склонился ковш Большой Медведицы! Будто из него льётся эта прохлада, которая забирается под рубаху и холодит моё тело. Над ручьём стелется туман. Нет, невесело одному-одинёшенькому остаться среди степи! Добро бы костёр развести, но боязно, как бы непутевый человек или бродяга не набрёл. Чего доброго убьёт!».

Какие только мысли не взбредали в мою голову! А тут понемногу стал обуревать сон. Я поставил между коленок ружьишко и стал дремать.

В эту минуту где-то далеко в темноте проскрипели колёса. Едут!

— О-го-го! — раздался по степи протяжный крик. Я узнал голос деда.

— Сюда, сюда, дедушка! — закричал я и на сердце сразу стало легко и весело.

Вот из тьмы выплыла голова белого коня, а вот выкатилась и сама бричка. Дед проворно соскочил и подошёл ко мне.

— Скажи на милость, еле упросил конька. Ну, и народишко пошёл ноне, будь он неладен! — пожаловался он мне.