Южный Крест - [23]

Часам к восьми туман рассеивается. Он расходится то легкими, синеватыми, колыхающимися массами, то рваными ватными клочками, то длинными белесыми полосами. И тогда уж и с берега и с палубы «Крейсера» с радостным удивлением замечают пришельца.

А ровно в восемь одна из 24 пушек «Предприятия» звучно салютует Ново-Архангельску, и, отвечая голосу пушки неистовым граем, над крепостными башнями взлетают вороньи стаи. День начинается. Но не будничный, а праздничный, ибо приход корабля из России всегда большое событие для жителей далекой крепости.

К полудню в кухне муравьевского дома уже дробно стучали ножи, пылала печь, уставленная медными кастрюлями и чугунными судками, повар-креол метался от печи к широкому, иззубренному на краях столу, заглядывал в духовку и походя оделял подзатыльниками плутов-поварят.

Самые разнообразные запахи — свежей ухи, тушеного картофеля, овощных салатов, редьки, только что откупоренных бочонков с солениями — наполняли кухонное царство и растекались по дому, достигая комнат верхнего этажа.

В столовой, уставленной добротной тяжеловесной мебелью, денщик-матрос и слуга из компанейских служителей разливали в графины вина, водку, ром. При этом оба отведывали каждый сорт, поглядывали друг на друга и прищелкивали — денщик языком, а слуга пальцами.

Сам же Матвей Иванович Муравьев, человек среднего возраста, уже с сединой в висках, капитан-лейтенант, изведавший и морские баталии со шведами и французами, и плавание на шлюпе Головнина «Камчатка», и несколько лет нелегкой должности правителя Российско-Американской компании, сам Матвей Иванович прохаживался из комнаты в комнату, потирал руки, поторапливал.

— Смотри, ребята, — покрикивал Матвей Иванович, — не оплошай! Шутка сказать: двух известных капитанов принимаем да скольких лейтенантов и мичманов потчуем. Смотри не оплошай.

— Все сполним, — громко, стараясь глядеть молодцом, отвечает денщик.

Но Матвей Иванович, нахмурившись, строго всматривается в его раскрасневшееся лицо.

— Ванька, уже? — тихо спрашивает Муравьев и замахивается.

— Так вить на радостях, — лепечет денщик, знающий тяжелую руку капитан-лейтенанта, и вдруг, юркнув куда-то в сторону, исчезает.

Муравьеву нет охоты чинить суд и расправу. Хлопот и без того много. Выругавшись, он идет на кухню.

В обед дом был полон. Могло показаться, что кронштадтское морское собрание переместилось в Ново-Архангельск. Партикулярные гости — чиновники во фраках и молодые ученые с корабля Коцебу — как-то затерялись среди мундиров и эполет. Затерялись и чувствуют себя не совсем ловко. А вокруг звучат крепкие, сипловатые голоса, слышатся прибаутки, смысл которых понятен лишь тем, кто учился в корпусе, спрашивают об общих знакомых, часто называя не имена, не фамилии, а прозвища кадетских лет.

Постепенно все рассаживаются. Лазарев и Муравьев садятся во главе стола: первый старший в чине, второй — в должности. По правую руку от командира «Крейсера»— командир «Предприятия»; вперемежку — лейтенанты и мичманы с фрегата и шлюпа. Много общего у этих людей: одинаковая форма, одна служба, сердечная привязанность к морю, к парусным судам. Много общего, даже фасоны причесок и бакенбарды. Но как разно их будущее!

Михаила Петровича Лазарева, трижды «кругосветника», открывателя Антарктиды, ждет Черноморский флот, где он возродит и продолжит традиции Ушакова, создаст знаменитую «лазаревскую» когорту боевых флотоводцев.

Нынешнему мичману с фрегата «Крейсер», скромному и неречистому, часто отвечающему краткими «да-с» и «нет-с», мичману Павлу Нахимову доведется жечь неприятельскую эскадру при Синопе, воодушевлять защитников Севастополя и самому сложить голову в пылающем от бомбардировок городе.

А лейтенант Римский-Корсаков дослужится до полного адмирала, полюбится императору, будет директором Морского корпуса, большим петербургским барином, и у него часто будет гостить братец из Тихвина с сынишкой Николенькой, прославленным впоследствии композитором.

Тот же, кто сидит сейчас напротив Римского-Корсакова, молодой застенчивый лейтенант «Крейсера» Федя Вишневский, тот недолго еще будет служить во флоте. Немногим больше года. С гвардейским экипажем он выйдет на Сенатскую площадь, на площадь 14 декабря и вместе с друзьями-декабристами поплатится собственной свободой за попытку добыть свободу России.

Зато уж мичман Ефим Путятин долговечен. Этот (ишь подливает рюмку за рюмкой) доживет до восьмидесяти. Он вовсе и не предполагает, что быть ему не только моряком, но и весьма удачливым дипломатом, возглавлять миссии в Персию, Японию, Китай. Еще раз совершит он кругосветное плавание на фрегате «Паллада», где секретарем его будет не кто иной, как писатель Иван Александрович Гончаров. И уйдет он из жизни членом Государственного совета…

Разные доли поджидают тех, кто в августовский день 1824 года пирует в хлебосольном доме Матвея Муравьева. Пируя, они, конечно, не помышляют о будущем. Они веселы, счастливы. Они в своем кругу, в кругу мореходов, заброшенных на край света, за тысячи миль от родных городов, от милых глаз, от ласковых старушек-матерей.

Как всегда бывает в большом обществе, разговор после нескольких тостов раздробился, составились кружки.