Южнее, чем прежде - [16]
— Нет, это не человек, — говорит Паленов, — у него хвост, а он...
— Ну, ладно, — защищается Цагараев, — больно злой, так уж нельзя. Вон как высох, ничего не осталось.
— А об твою морду... только котят бить, — подумав, отвечает Паленов.
Они переговариваются, временами довольно грубо.
«Да, — думаю я, — вот такие вот люди... Вот такие... Вот такие... Но именно они и даны, чтобы мне жить, и работать, и даже — любить...»
Проект «Подорожник»
Во втором классе Гавриил вдруг догадался до алгебры. Потом он кончил школу — с медалью, институт — с отличием, и был распределен. Через год его назначили руководителем группы. Скоро его группа заняла первое место.
— Поздравляем, — говорили ему, — поздравляем! И не только в смысле плана — это само собой! Главное — люди у вас какие! Лях, например! Знаете, что такое Лях? Совесть всего института — вот что такое Лях! А Рудник? А Новиков? В общем, поздравляем!
Гавриил слушал и радовался, потому что все это была чистая правда. И что работали. И что нарушений не было. И что в общественной жизни — это тоже верно. И если разобраться — не так уж это мало! Но только скоро Гавриил вдруг стал замечать, что думает обо всех этих успехах с иронией. Такой уж у него был характер — вместе с успехами сразу же появлялось ироническое к ним отношение.
Особенно его вдруг начал смешить Лях. Лях — это такой подросток, из тех, что потом говорят: «У меня была тяжелая юность». По всему лицу у него катались крутые желваки. Он очень любил резать правду-матку в глаза, но не знал ее, поэтому все время злобно молчал.
Его тяжелая юность проходила у всех на глазах.
Еще у Гавриила в группе работал инженер Новиков. Когда Гавриила только назначили, и он сидел и читал отчеты, не зная, что делать дальше: «Привет! — сказал Новиков, — что, ЛЭТИ кончали?»
— Да, — отозвался Гавриил.
— И я, — обрадовался Новиков. — Закурить не найдется? Благодарствую.
Новиков закурил, пустил дым, и дальше продолжал уже тоном лучшего друга:
— Да-а... Славное было времечко. Артоболевского помнишь? Как же, был такой професс, низы читал на третьем. Еще в шапке ходил на лекцию, и в галошах. Однажды, помню, студиоз один писал на доске, а старик рядом сидел. И вдруг протягивает свою ножку к доске — прямо в галоше, — показывает на формулу и спрашивает: «А это у вас откуда?» А студиоз не растерялся, поднял ногу и в самый верх доски ткнул: «Вот откуда!»
Гавриил засмеялся. «Хорошие тут ребята, — подумал он, — веселые».
Вокруг шли разговоры, смех. Участвовать в этом Гавриил пока что не мог, но старался так сидеть, смотреть, так качаться на стуле, чтобы всем стало ясно, что он тоже человек с юмором. А потом пошла работа, и он уже и думать перестал о таких тонкостях. И только в самое последнее время стал замечать, как Новиков ходит по комнате, и то и дело горячится, и на лоб его заученно падает прядь, и он отбрасывает ее стремительным неискренним движением. И еще Гавриил заметил, что не может больше слышать эту историю о профессоре в галошах. А Новиков все повторял ее — видно, вся вера его была в этой истории, и добро, и зло, и даже смысл жизни в сокращенной форме.
«А, знаю, — вдруг вспомнил Гавриил, — знаю я это все:
Гавриил это знал, и даже сам раньше был таким, но ему уже на втором курсе надоела эта постоянная бодрость, веселые восклицания: «Эх, пожрать бы!» — хотя деньги у всех в общем-то есть; обязательное пользование «шпорами», шепот «ни бельмеса» — даже если все знаешь; презрительные разговоры об учебе. И еще два неискренних, натужных состояния, которые называются «спорить по ночам до хрипоты» и «часами говорить о прекрасном».
Жить так не очень трудно, а зато как человек сразу же получаешься интересный, оригинальный, самобытный. Гавриил давно это знал и не любил, но в ту субботу все же пришел на вокзал. Новиков и еще несколько, одетые в грязные свитера и слишком рваные брезентовые куртки, сидели в центре зала на рюкзаках. Они кричали, звенели посудой, пели под гитару — словно опасаясь, что как только они замолчат, сразу же начнется над ними какой-то суд. Новиков увидел Гавриила и закричал:
— Привет старому лэтишнику! Сюда, друже!
— Сейчас, — сказал Гавриил, — только билет куплю.
— Держите меня, — закричал Новиков, — он хочет брать билет!
— А что это — билет? — закричали остальные.
— Билет — пережиток проклятого капитализма!
— Может, вы не были студентом, сознайтесь!
Услышав это, Гавриил улыбнулся, махнул рукой и сел на чей-то рюкзак. Скоро, опять же с криками и песнями, они сели в поезд и поехали. Ребята были начеку — перрон на каждой станции просматривали, из вагона в вагон перебегали. Но все же контролер их поймал. Седой такой старик. Хороший. Не отпускает. И тут, не глядя друг на друга, — один, второй, третий — все вынимают билеты. Только у Гавриила не оказалось.
«Что же это они бегали?» — думал он.
Теперь оставался Рудник. Вернувшись вечером в воскресенье, Гавриил принял горячую ванну, отдохнул, а потом позвонил Руднику, и они встретились. Они с Рудником работали вместе с самого начала, и относились друг к другу спокойно и дружелюбно, но не больше. И это нравилось Гавриилу — он и сам был против слишком быстрого и поверхностного сближения, какое, скажем, случилось у него с Новиковым.
