Южная страсть - [51]

Вдова сохранила свою собственность. Никак нельзя было доказать, что деньги, с помощью которых она все выкупила на аукционе, имеют хоть какое-нибудь отношение к деньгам, похищенным у О'Коннора. Вдова Клементс имела голову на плечах и уничтожила оставленные при деньгах символы. Она рассказала о них, конечно же, только по большому секрету своим друзьям.

Полковник У орд философски отнесся к случившемуся. Если какой-то человек желает рисковать своей жизнью, чтобы подонкихотствовать, он и его люди вряд ли могут ему помешать. Однако было бы лучше, если Шип не пытался ограбить сборщика налогов еще раз. О'Коннор обратился с просьбой и получил разрешение брать с собой, когда он разъезжает по штату по делам, отделение солдат, а солдатам приказано стрелять без предупреждения. Армии ничего не оставалось, как согласиться.

Возможно, недостаточное проявление служебного рвения было характерной чертой полковника, но, может быть, все объяснялось тем, что эти взгляды он излагал Салли Энн, когда они катались в его коляске после обеда. Добившись успеха в кампании, имевшей целью получить возможность находиться в ее обществе, Томас Уорд вряд ли собирался оскорбить ее, проявляя слишком уж рьяное рвение схватить человека, который для ее земляков становился героем.

Командующий прибыл с коробкой шоколадных конфет и небольшим флаконом розового масла для вдовствующей племянницы тетушки Эм. Он еще раз попросил у Салли Энн извинения за свое поведение накануне вечером и дополнил извинения мольбой поехать прокатиться с ним, как бы в доказательство того, что у нее не осталось недобрых воспоминаний. Салли Энн, это было вполне понятно, не знала куда смотреть, а уж тем более, что говорить, особенно потому, что Питер смотрел на конфеты, редкое лакомство, с жадной тоской в больших голубых глазах.

Вдохновленный, полковник распространил приглашение и на мальчика. Питер настаивал, чтобы Лайонела тоже взяли. Салли Энн, глаза которой весело засияли при мысли о двух измазанных шоколадом мальчишках на сиденье коляски между ней и полковником-янки, согласилась, оговорив это условием, что шоколад они возьмут с собой.

— Боже правый, — промолвила тетушка Эм, когда квартет отъехал от дома, — надеюсь, Салли Энн будет помнить о правилах хорошего тона.

— Вы боитесь, Томас использует свое служебное положение, чтобы отомстить, если Салли Энн оскорбит его? — спросила Летти. — Если так, то вы, по-моему, думаете о нем неверно.

— Да нет же, Господи, но Салли Энн, хотя она и такая тихоня, вполне способна сделать эту прогулку не совсем приятной для него.

— Он переживет это.

— С его стороны очень мило пытаться загладить свою вину, но я все же думаю, ему лучше было взять на прогулку вас, а не Питера.

Летти не смогла сдержать смешок:

— Как компаньонку? Я думаю, те двое, которых Салли Энн взяла с собой, более подходят на эту роль.

— Несомненно, — согласилась тетушка Эм и в свою очередь улыбнулась, — но в первый раз полковник приехал, чтобы увидеть вас.

— Мне он нравится, но я не собираюсь заявлять на него права!

— Вы меня не так поняли, Летти. Впрочем, жаль. Полковник — такой милый человек.

Рэнни, сидевший на ступеньках, ломал палку на мелкие кусочки и бросал их во двор.

— Жаль, — повторил он простодушно.

Летти быстро посмотрела на него, но невозможно было сказать, смеется ли он над ней, над своей тетушкой или вообще ни над кем не смеется.

С приближением лета и удлинением теплых дней все больше путников проезжало через район Накитоша. В городе можно было видеть, как они закупают дорожные припасы, расспрашивают о предстоящих им дорогах, посещают врачей и воскресные церковные службы. Летти делала в городе покупки вместе с тетушкой Эм и видела их на улицах — отчаявшиеся мужчины и женщины с детьми, либо задавленные усталостью, либо обезумевшие от того, что наконец освободились от постоянного шагания по дорогам. Они вызывали интерес склонной к состраданию тетушки Эм, и она часто заговаривала с ними, расспрашивала, откуда они и почему оставили дом, иногда приглашала их к себе отобедать.

Некоторые из путников продали дома в Арканзасе и Теннесси, в Миссисипи, Алабаме и Джорджии; многие просто бросали свои дома, прибив на дверь табличку «Уехал в Техас». В некоторых случаях земля истощилась, лишившись своих плодородных свойств. Урожаи были скудными, а вырученных от их продажи денег не хватало на жизнь. В других случаях все проглатывал сборщик налогов, аппетиты которого с окончанием войны росли год от года. Для многих решение переехать было вызвано страхом перед ростом насилия, когда люди целыми отрядами восставали против правительства, обманувшего их. Были и такие, кто, в конце концов, решил, что они больше не могут достойно жить в родных краях, и направились в Мексику или Центральную Америку к эмигрировавшим раньше родственникам и друзьям.

Большинство везли все, что у них было на этом свете, в единственной крытой повозке, запряженной мулами или быками. Снизу к повозке крепились клети с курами, а сзади плелись привязанные корова и собака. Это были характерные представители слоя мелких фермеров-рабовладельцев, у которых в лучшем случае было четыре-пять рабов, — а ведь им, как и раньше, все еще принадлежала большая часть земельных владений к югу от линии Мейсона — Диксона. Тем не менее некоторым семьям требовался целый поезд из повозок, чтобы перевезти свой скарб и мебель. С боков фургона под брезентовым верхом можно было заметить блеск зеркал в позолоченных рамах или полировку красного дерева, а когда колеса повозок проваливались в рытвины, слышно было, как пели фортепьянные струны и позвякивал хрусталь.