Юванко из Большого стойбища - [17]
Однажды отец, раздобрившись, спрашивает меня, глядя на мою получку:
— Что тебе, Ванюшка, купить? Ты теперь работник. Своим трудом добываешь деньги.
Этого вопроса я давно ждал. Другим ребятам-гонщикам родители покупают новые рубахи, штаны, сапоги. А я все еще хожу во всем старом и в лаптях. Лапти, правда, маленькие, аккуратные, Никита Дрозд по особому заказу плел, но ведь все равно лыко, а не кожа… Осмелел и говорю:
— Тятя, купи мне сапоги с галошами!
— Сапоги да еще с галошами? Ого! — удивился отец. — А ты знаешь, сын, в сапогах-то с галошами у нас на прииске ходит только механик… Ингуши вот тоже галоши носят. Но это не наш брат. Им акционеры большие деньги платят. Потом у ингушей не сапоги, а вроде чулок — ичиги. Ичиги без галош не носят. Не жирно ли тебе будет в сапогах-то с галошами?
— Ничего не жирно, — говорю, — многие гонщики уже ходят в сапогах. И все мечтают о галошах. В сапогах-то с галошами вон как баско[4]. Зря-то их носить не стану, только по праздникам.
— А вот я думаю, — говорит отец, — купить тебе ружье.
— Какое ружье? Зачем?
— Ну, станешь на охоту ходить. Где рябчика подшибешь, где зайца. Все же мясо. И отдохнешь в лесу. А то, смотрю, вы играете, грязными лаптями друг друга лупите. Измажетесь как черти. Какой интерес!
Насчет лаптей отец был прав. Среди нас, мальчишек, самой первой игрой была лапта. Соберем старые лапти со всего прииска, сложим в кучу, в «котел», а посредине вобьем кол. От кола — веревка. Галильщик в одной руке за мочальные шнурки держит лапоть, в другой — веревку от кола, ходит вокруг лаптей на поводке и наговаривает: «Кипит и преет, к обеду спеет. Подходи, разбирай!» Мальчишки начинают разворовывать кучу. А если кто оплошает, не успеет отскочить, получит лаптем по затылку. И сам галить начнет. Ну, а как разворуют всю кучу — галильщик беги. Все лапти полетят тебе вдогонку.
Подумал я, подумал. И в самом деле, плохо ли иметь ружье? Пойдешь с ребятами в лес, сколько там белок, зайцев! Один раз лиса набежала. Еще подумал тогда: вот бы ружье — бабахнул бы. Лисья шкура дорогая.
— Ладно, — говорю отцу, — покупай ружье. А где ты его возьмешь?
— На примете есть у меня, — отвечает. — Как раз по тебе. И недорого просят.
И вот принес отец ружье, шомполку, с одним стволом. Курок огромный, крючком. При ружье в придачу коровий рог с порохом, кожаный мешок с дробью, коробка красных продолговатых пистонов, холщовая сумка с паклей.
— Ого, целое богатство!
Было это в воскресенье. Тут же давай ружье заряжать. Сначала проверили ствол, продули. В ствол дуешь, а в дырочке на бойке, капсюль-то на который насаживается, воздух шипит. Сперва в ружье всыпали мерку пороха. Запыжили паклей. Потом — мерку дроби и опять шомполом забили пыж. Поставили капсюль и отправились в лес.
А лес, он тут, рядом. Весь-то прииск в лесу, между гор. Место веселое. На старых галечных отвалах шиповник цветет, будто мак. Перебрели речку Мартян, а там, в горе, — пихтовник. Стоит на солнышке, лоснится, блестит, как бока у сытых смотрительских лошадей. Зашли в лес и направились вверх по просеке. Кругом тихо, тепло. Комаришки и те не пищат, в тени попрятались. Воздух густой, пряный. И пихтой пахнет, и ландышами. Тропинка петляет между пней. Пни-то еще не старые, недавно тут изыскательская партия проходила. Она и просеку прорубила. На пнях-то еще смолка не высохла, блестит, будто слезинки. Поднялись на увал. С него далеко видно. Везде зеленые горы, лес.
И только долина Мартяна, вся взрытая золотоискателями, лежит внизу бурая, рыжая, словно кем-то вывернутая наизнанку. Отец сел на камень, весь пропитанный слюдяными искорками, шомполку положил на колени, погладил ее ладонью.
— Вот, Ванюшка, купил я тебе ружье. Хочу, чтобы ты стал заправским охотником. Это самое милое дело. Люди гонятся за золотом. Лезут в шурфы, в ямы, хищничают. Всем охота сразу разбогатеть. Только пустое это. Я сам приехал сюда искать золото. Думал, легко его брать. Все тут ложки́ облазил. Надеялся, что счастье улыбнется мне. Мечтал найти богатую жилу, да так и не нашел, сколько ни бился. Стал мало-мало сытым, только когда пристроился на драге. Тут работа тяжелая, заработок небольшой, но зато верный. А старателем быть — радости немного. Ты копаешься в земле, в грязи, а над тобой стоят, караулят, что́ ты добудешь, десятник с банкой, ингуш с нагайкой, а за ними щегерь, смотритель, управитель приисков, акционеры, живущие в Петербурге да за границей, И выходит, один с сошкой, а семеро с ложкой. Ты живешь впроголодь, а они брюхо себе наедают…
Отец достал из кармана кисет, бумагу, свернутую в трубочку, и скрутил цигарку. Махорка черная, злая, вахромеевская. Был такой заводчик Вахромеев, выпускал махорку, про которую говорили: «Махорка — вырви глаз, закуривай, рабочий класс». Закурил. А дым вкусах, в бороде клочьями. И всегда так: как задумается отец, весь табачным дымом окутается. Только глаза изглубока, как из колодцев, светятся.
— Есть, Ванюшка, тут и другое золото, — опять начал отец. — Это золото верховое. С ногами, с крыльями. По земле бегает, по воздуху летает. И нет над этим золотом ни баночника, ни ингуша, ни акционера… Соображаешь? Этак-то, если у тебя есть ружье, скорее добудешь кусок хлеба. Полегше будет этот хлеб, не такой соленый.
