Юродивый - [42]

Я так развеселился, что собрался, уже было отогнать собаку с поверженного противника, но вовремя одумался, и сначала вытащил из-под него лук. С таким оружием кочевник был опасен в любом состоянии. Степняк был так ошарашен, что даже не пытался сопротивляться. Оказавшись при оружии, я приказал псу:

— Полкан, нельзя!

Кажется, он команду понял, но не подчинился, продолжал удерживать поверженного лучника. Мне такое самовольство не понравилось, и я приказал, более решительным голосом. Собаки, вроде бы, больше понимают не слова, а интонацию. Он ее понял, но в ответ только чуть приподнял морду, так что стали видны его желтые внимательные глаза.

— Отпусти его, — примирительно сказал я, но пес не только не отпустил человеческую шею, но в ответ еще и зарычал. Что делать дальше я не знал. Собака явно не хотела подчиняться. Выход был один, оттащить ее силой, но как раз этого я делать не хотел, чтобы самому не быть искусанным. Однако до этого дело не дошло. Когда я опять заговорил с собакой, заметил, как кочевник осторожно шарит рукой по бедру. Пришлось на эту руку наступить и посмотреть, что он такое там ищет. Костяной черенок ножа выглядывал сантиметра на два из специально прорехи в штанине. Пес, скорее всего, почувствовал опасность и оказался умнее и прозорливее меня.

Все это было невероятно, но времени разбираться, не было. Я степняку помог и сам вытащил его нож. Оружие у него оказалось очень даже приличное, и напоминало афганский кинжал клыч. Узкий, длинный клинок таких ножей имеет толстый прямой обух. Оружие в опытных руках страшное, в тело оно входит легко как в масло. Степняк, когда понял, что лишился оружия, что-то замычал на своем языке. Скорее всего, ругался.

Что с ним делать дальше я не знал. Убивать было как-то не с руки. Я вообще стараюсь, по возможности избегать насилия. Однако и оставлять такого хищника ни свободе на горе окружающим было глупо. Слишком он любил золотые червонцы, чтобы просто так, без добычи вернуться к себе на родину. Однако посягать на человеческую жизнь, для меня, слишком тухлое дело. Начинает мучить совесть, даже если я чувствую себя правым. Пришлось применить обычную, для таких случаев, двойную мораль.

— Ладно, отпусти его, — опять сказал я собаке, и она, вдруг, послушалась, игриво на меня взглянула и соскочила со спины.

Кочевник, как только почувствовал, что свободен, сразу же поднялся на ноги. Я ждал, что он предпримет. Не мог же он просто так оставить мне свое оружие! К тому же у подобных людей, как правило, с малолетства воспитывалась бесшабашная храбрость и презрение к другим народам. И я не ошибся. Степняк смерил меня скользким, оценивающим взглядом, покосился на собаку, стоявшую в двух-трех шагах от него, и кажется, что-то для себя решил. Я ждал, когда проявится общеизвестное восточное коварство. Теперь он по законам жанра должен был попытаться меня обмануть. Заговорить зубы, усыпить бдительность и ударить в спину. Однако он пошел не стандартным путем, просто протянул руку:

— Кул, отдай йсак! — презрительно приказал он.

Слов я не понял, но догадаться, что он имеет в виду, было несложно. В его интонациях была не просто самоуверенная наглость, в его приказе чувствовалась собственная сила и правота, Так большие начальники разговаривают с подчиненными, даже не предполагая, что их могут ослушаться.

— Чего отдать? — переспросил я, удивленный такой самоуверенностью.

— Отдай йсак, оружий, — повторил он, с нескрываемым презрением.

У меня появился шанс не превышая необходимую самооборону, использовать тот самый двойной стандарт, который применяется, когда нужно оправдать собственный неблаговидный поступок. Что я и сделал, сам спровоцировал нападение:

— Иди отсюда, пока жив! Ты плохой воин! — в его же презрительной тональности сказал я. Это была явная, прямая провокация. Ни один уважающий себя воин стерпеть такое не сможет. Кочевник мгновенно сгруппировался, напружинился и бросился на меня, пытаясь попасть пальцами в глаза. Я не ожидал именно такой взрывной реакции, но к чему-то подобному был готов и выбросил навстречу руку с его же ножом.

Теперь я спасал собственную жизнь и имел моральное право на самооборону. Думаю, степняк недооценил меня или переоценил себя. Этот героический порыв оказался последним в его жизни. Клыч попал ему точно в кадык и без сопротивление вошел в шею. Я вырвал нож из раны и отпрыгнул в сторону, чтобы меня не залила струя крови.

И опять меня удивил Полкан. Он остался на своем месте, хотя по собачьей логике должен был броситься на противника. Однако он только смотрел, что происходит, вместо того чтобы защищать хозяина. Если, конечно, он признавал меня за такового. Получилось, что пес свалил на меня всю грязную работу.

Только когда кочевник уже неподвижно лежал на земле, он подошел и обнюхал его окровавленное горло.

— Ну, что же ты? — с упреком спросил я, по привычке разговаривать с неразумными тварями.

Полкан посмотрел в глаза и сделал движение горлом и головой, как будто проглотил ком. Надеюсь, стыда. После чего отошел и лег на траву, положив морду на лапы. Я же стоял в сторонке, старался не смотреть на убитого. Первым делом нужно было привести в порядок нервы. Как ни поднаторел я в баталиях, но каждый раз смертельный риск вызывал такое душевное напряжение, что взять себя в руки и сосредоточиться, было не так-то просто. А мне еще нужно было собирать трофеи и искать его спрятанного коня. То, что он должен находиться где-нибудь поблизости, было очевидно. Никакой настоящий конник не будет рисковать самым ценным в походе, лошадью. Хороший конь был необходим, пешком догонять казаков мне никак не светило.