Юрий Тынянов - [157]

…родная держава…

…родная земля…

…родина русская…

…история земли русской…»

Это кажется неожиданным для Тынянова, который до сих пор не говорил в одном абзаце об «отечестве» и о «канцелярии» и всегда резко и справедливо писал о самодержавном государстве, которое казнило декабристов, убивало поэтов, душило свободу. И не только в своих пределах, но и далеко за ними. Ведь царская Россия действительно была тюрьмой народов и жандармом Европы.

Отрывок из третьей части «Пушкина», о котором я говорю, был написан в 1943 году. Может быть, он написан так потому, что люди во время войны искали в истории родственное переживание и думали не о николаевских жандармах, а о «родной земле», «родине русской»? Лиричность описания стала лирикой, и воспроизведенное ощущение связывалось с раздумьями о своем народе и о себе. Война выделила из истории тему родины.

В дилогии писатель, несомненно, более трезво и жестко оценивал историю самодержавного государства. Эта тема в первых романах проходит менее интенсивно, более сдержанно и лирической окраски не имеет. Она лишена самостоятельного значения и, в отличие от «Пушкина», связана не с Отечественной войной, а с крепостным правом и подавленным восстанием. Поэтому в эмоциональной окраске темы преобладают горечь и раздражение. Первые романы прикрепляют тему к строго определенным историческим периодам — ко времени Александра, ко времени Николая. В «Пушкине» же она взята обобщенно и больше связана с историей далекого прошлого, чем со временем повествования. Далекое прошлое иной раз может показаться и привлекательнее.

Вот как выглядят взаимоотношения героев с самодержавным царством в первых романах.

«Кюхля»:

Кюхельбекера отправляют с Кавказа в Россию. Грибоедов вдруг решает ехать вместе с ним. Сашка несет шубы.

«— Что ты шубы несешь? — изумился Грибоедов…

— Нет, нет, — быстро сказал он оторопевшему Вильгельму, — бог с тобой, голубчик, будь здоров, поезжай. Не могу отважиться в любезное отечество, — и махнул с ужасом на шубы.

— Трупы — лисица, чекалка, волк. Воздух запахом заражают… Непременно надобно растерзать зверя и окутаться его кожей, чтобы черпать роскошный отечественный воздух…

— Тяжелая… Плечи к земле гнетет».

«Рабство, самое подлинное, унижающее человека, окружало его».

«В России не народ убивал тиранов, а тираны спорили между собою. Там было рабство».

«Смерть Вазир-Мухтара»:

«— А помните, мол, Александр Сергеевич, мы раз чуть не уехали туда, на Восток, совсем из России…»

«— …и вы позабудете о России… Вы видели это лицо? — спросил спокойно Чаадаев. — Какая недвижность, неопределенность… неуверенность, — и холод. Вот вам русское народное лицо. Он (лакей. — А.Б.) стоит вне Запада и вне Востока. И это ложится на его лицо… — А мы кто? Поврежденный класс полуевропейцев». «У Грибоедова было прекрасное, тонкое белье и была родина. Вот была ли она?»

«…нет родины…

…любезное отечество…

…роскошный отечественный воздух…

…рабство…

…тираны…

…совсем из России…

…была ли родина?..

…нет родины…»

Тема родины в романе, над которым писатель работал перед войной и во время войны, окрашена иначе, чем в романах, написанных в столетнюю годовщину декабрьского восстания в послереволюционное десятилетие. В «Пушкине» тема родины звучит как патриотическая (а иногда и квазипатриотическая) лирика, а в дилогии как социологическая полемика.

В «Пушкине» крепостные крестьяне и помещики-крепостники очень любят друг друга из соображений высшего порядка и из этих же соображений относятся друг к другу с глубоким пониманием. Перед лицом общего врага они стараются не думать о некоторых противоречиях, которые иногда могут возникнуть. Чего там! Всякое бывает. Да не всякое лыко в строку. Ништо.

Война в «Кюхле» описана в одном абзаце, и этот абзац находится между упоминанием о лицейских «вольностях» и о том, что царь то молился, то муштровал солдат. Рассказа о войне нет, а вместо него показаны взаимоотношения дворян-лицеистов с крепостными крестьянами, ставшими солдатами. Взаимоотношения дворян с крестьянами натянутые.

Вот война в «Кюхле».

«От войны двенадцатого года у лицеистов сохранилось воспоминание о том, как проходили через Царское Село бородатые солдаты, угрюмо, глядя на них и устало отвечая на их приветствия».

Вот война в «Пушкине».

«Три дня шло ополчение. Ополченцы были в серой одежде, напоминавшей тот хлеб, которым их кормил теперь скряга-эконом. Они не были похожи на гвардию, понурые, запыленные, без той повадки и посадки, которая была у гвардии, — прямые мужики.

Не смотря по сторонам, с землистыми лицами, они шли полчаса и час, а земля охала глухим грудным звуком под тяжелыми шагами. Они шли вразвалку, лица их были не военные, а мужицкие. Они пели. Песнь была долгая, протяжная: «Не белы снеги забелелися». Александр помнил песню ямщика, который вез его с дядею в Петербург, то была тоже протяжная песня, негромкая, неторопливая, в лад тряской коляске, с перерывами, бесконечная дорожная ямщицкая песнь, похожая на лень. Эта песнь — военная — была громка, глуха и более похожа на крик и вздох, чем на песнь.

— Ополчилась нужда…»

Этот кусок написан так, как будто автор «Пушкина» вступил в спор с автором «Кюхли», и кажется, что в «Пушкине» война переписана, как в новом издании — исправленном. И кажется, что руку автора, когда он исправлял, водило чувство, вступившее в странное противоречие с тем чувством, которое помогло ему создать его лучшие вещи.