Юрьев день - [17]

Тренька последние слова услышал, в разговор вмешался:

— Неправда, деда. Иной раз валяются. Нешто забыл, как я, когда ещё у князя жили, денежку нашёл, а? Вот и здесь, может, найду!

Дед Треньку не выругал. За вихры рукой худой рассеянно потрепал:

— Да уж, Терентий, на тебя одного осталась надёжа.

Понимал Тренька, насмехается дед. Не обиделся. Подумал только про себя: «Погоди, вот возьму и найду деньги надобные. Клад сыщу. Сказывает же Митрошка, по дороге тех кладов от лихих людей зарыто видимо-невидимо…»

Глава 12 Пёс Урван

Прежде Тренька на воле всё более по сторонам глазел: кто что делает, куда какая птица летит, откуда и куда зверь бежит.

Теперь ходит Тренька, уткнувшись носом в землю. Клад ищет. Правду говорил деду: позапрошлым летом бежал он вприпрыжку из именья княжьего Троицкого в родную деревеньку, пыль босыми ногами загребал.

Глядь — сверкнуло что-то в серой пыли. Поднял и себе не поверил: в руках махонькая, менее семечка тыквенного, деньга. На одной стороне буковки мелкие, на другой — человек верхом скачет. Потёр о рубаху — засиял серебряный всадник.

Зажал Тренька находку в кулак, чтобы мальчишки не отняли, и к мамке: «Гляди, чего у меня!»

Не только мамка, даже дед подивился такому редкому везению. Долго вспоминал и сам Тренька и его дружки-приятели диковинные городские сладости, которые привёз тогда дядька Никола с соседней ярмарки.

Ноне Треньке не на баловство, не на сладости нужны деньги. Надобны они, чтобы всем им из рытовской неволи освободиться. Митьку выкупить. Потому ищет Тренька не денежку одну, а целый клад. Старательно ищет. И от других потихоньку. Это чтобы взрослые его прежде времени не засмеяли: вот, мол, чего надумал — клад смекать!

А Треньке доподлинно через Митрошку известно: есть в здешней земле клады. И должно — немалые. Война по этим местам, а с ней лихие люди прошлись не однажды. И жители, у кого деньги были, в землю их прятали.

Всякий случай использует Тренька, чтобы приблизиться к своей цели кладу. Пошлёт его Филька в лес — Тренька по пути все трухлявые пни палкой расковыряет. Отчего пни? Сказывал Митрошка, люди свои сбережения хоронили частенько в дупле приметного дерева. А когда сгниёт дерево, что от него останется? Пень. Вот и ворошит Тренька пни в надежде отыскать скрытые сокровища.

Пошлёт Филька его на речку — и речка годится Треньке. Уверял Митрошка, по берегам речек тоже частенько клады бывают зарыты.

Знает Митрошка ещё одно верное для кладов место — кладбище. Но боится Тренька до смерти кладбища. Потому успокаивает себя: не все же прятали деньги среди могил. Тоже ведь охотника надобно найти, чтобы среди ночи на кладбище пошёл. А по Митрошкиным словам, именно в эту пору клады следует там хоронить и выкапывать.

Только вот беда. Обыскал всё вокруг Тренька. Пней несчётное число разворотил. По всем дуплам лазил. А клад, хоть плачь, не даётся.

Приметливая бабушка спросила однажды:

— Потерял чего, Терентий? Всё по земле глазами шаришь. Или клад ищешь?

Замотал головой Тренька, на бабушку как только мог простодушнее глянул:

— Нешто я маленький? Али глупый совсем? Кто ж про меня клад-то припас…

— Вот и я думаю, клад наш крестьянский в поле покоится. Поболее поработаешь, побогаче хлеба соберёшь.

Видно, поверила бабушка Тренькиной хитрости.

Однако и сам Тренька приуныл. Может, и впрямь сочиняет сказки Митрошка насчёт кладов-то?

А тут привалила Треньке новая забота. Все клады разом из головы вылетели.

Пришёл как-то Филька на псарный двор. Да не один. Следом ковыляет — попятился аж Тренька — злобный пёс Урван, тот, что по осени мужика загрыз.

Пояснил Филька:

— Батюшкиному коню под копыта, дурья голова, подвернулся. На сук бы надо. Да, может, оздоровеет ещё. Ты, Терентий, — Филька на Треньку грозно зыркнул, — собаке лапу водой чистой промой и, приложивши лопух, тряпицей перевяжи.

Заплакал Тренька:

— Нешто к нему подойти можно? На куски разорвёт. А мне пока ещё жить не надоело…

Филька плеть поднял:

— Перечить будешь?

— Филечка, миленький! — Тренька к сапогу молодого барина прильнул. — Не погуби, пожалей холопа своего малого!

Филька, покорность и робость любивший, опустил плеть. Однако велел строго:

— К обеду вернусь, чтобы всё сделано было!

И вышел, громко хлопнув дверью.

Тренька слёзы проглотил. На огромного ощерившегося пса глянул: ну как к такому приступишься?

Обернулся заискивающе к напарнику своему:

— Может, ты, Митрошенька, собаку обиходишь? Тебя, поди, никакой зверь не тронет. Ты ведь у нас такой!

Митрошка на Тренькину лесть вздохнул только:

— Рад бы, Торопя. Да ить не две у меня шкуры — одна. Не обессудь. Тебе велено.

Что тут будешь делать? К собаке подойти страшно. И Филькиного повеления ослушаться нельзя. Принёс Тренька плошку воды колодезной.

Лопух свежий, молодой сорвал. И к Урвану:

— Собачка хорошая… Я тебе помочь хочу…

Это Тренькин язык говорит, а в уме у Треньки: «И отчего тебя, ирода, господская лошадь до смерти не затоптала…»

Урван зубы оскалил. Рыкнул. Тренька в другой угол избёнки отлетел.

— Чтоб ты околел, проклятый!

Сколько раз так подступался Тренька — сказать невозможно.

Наконец трясущимися руками промыл лапу водицей, лопух приложил, тряпицей перевязал. Всё то время Урван с оскаленной мордой сидел, рычал, с Треньки злобных глаз не сводил.