А вокруг все большое и необычное: деревья, болото — все. Когда темно, об этом как-то не думаешь. Принимаешь как есть.
Начало исхода я плохо помню. Была страшная спешка. Никто никого не слушал, даже старосту. Мы просто бежали к свету.
А потом, когда свет был совсем близко, в нас стали палить. Отступать было некуда. Нам было для чего жить. Было за что умирать. Вот и бились насмерть.
Бились, пока не одолели врага.
Между тем стало темнеть. Уже в сумерках ворвались в разбитый стан, излазили всякий закуток, заглянули под каждое бревнышко. Ничего. Нет нигде излучателя.
Никто не хотел обратно, во тьму. Свет таял, а мы не знали, что делать, чтобы вернуть его. Никто не знал.
Это очень страшно, когда не знаешь, как вернуть свет.
Теперь, после света, никто не мог просто так сидеть в темноте, моргать и перешептываться. Не было больше никакого «мы». Каждый бродил сам по себе и думал о плохом.
Так же и я. Помню, забрел в лес. Чужой, дикий лес.
Нашел под сухим деревом нору, забрался в нее и стал ожидать, когда придет хищник. Пусть отыщет меня по запаху и съест.
Он так и не явился. Я долго сидел в темноте, но даже не задремал. Все оттого, что я видел свет. Это он не давал мне покоя, заставлял думать обо всем подряд: о волтах, о срезе, о сухих червях и выползнях — много о чем. Тогда я взял и попросту выбрался наружу, прошелся взад-вперед, и пока прохаживался, мне кое-что пришло на ум. Так всегда бывает, когда прохаживаешься: все вдруг становится на свои места.
Я схоронил срез под корнями толстого дерева — до лучших времен, — а ямку забросал древесной трухой.
Это надежнее всего. Древесная труха не нужна никому, кроме ночных копуш. Никто другой по своей воле не полезет в древесную труху.
Потом мысли приходили ко мне одна за другой, и чтобы они не пропали зря, мне пришлось очень быстро все делать. Сначала я построил дом. Прямо у норы, под деревом. В норе устроил погреб. Очень удобно: сухо и прохладно. А сверху набросал древесной трухи — от падальщиков.
Запруда в ручье тоже получилась на славу. Вскоре в ней кто-то завелся и стал там бултыхать. Не знаю кто, но мне было приятно слушать, как он там плещется.
Так я и зажил один; жил — и не думал о плохом. Вообще ни о чем не думал, просто жил.
Однажды появилась Глазастик. Это потом я ее так прозвал, а сперва чуть было не прогнал. Глазастик — она не из волтов. Мы такими глазастыми не бываем. Может, выползень? Нет, те вообще без глаз, а у нее вон какие!
Позже я смирился, решил: чего уж там, пусть живет.
Она поначалу тоже дичилась, но вскоре занялась домом, хозяйством. А я, чтобы не сидеть без дела, построил хлев для ревунов, которые водились на опушке леса, соорудил кормушку для ночных копуш.
Мы словно вели борьбу: кто больше преуспеет в наших усадебных делах. Вести борьбу — все равно что драться, только вежливо. Обычно мы, волты, всегда или ведем борьбу, или живем дружно. Кто знает, может, Глазастик все-таки немного волт? Ее глаза такие большие… Глаза и еще уши. Это так красиво — то, как она моргает и поводит ушами.
Красиво — это когда тебе что-то нравится и ты не собираешься это есть.
Ну а еще я бегал к толстому дереву — проверял, как там мой срез: вдруг копуши утащили? Но срез всегда был на месте. Срезы интересуют только волтов, да и то не всех.
Все дела были переделаны, и я придумал новое занятие: прикручивал к срезу сухих червей. С каждым разом у меня выходило все лучше и лучше.
Однажды Глазастик сказала, что это здорово, когда вокруг так вот светло. Я даже не сразу понял, о чем она. А потом испугался. Вот, значит, как: оказывается, когда двоим друг с другом хорошо, откуда ни возьмись, появляется свет.
Я подумал о тех, кто сидит во тьме, моргает и перешептывается. И чем больше о них думал, тем больше пугался.
Чтобы хоть немного успокоиться, я сходил к своему тайнику и крепко-накрепко прикрутил к срезу двух сухих червей, по одному с каждой стороны. Так хорошо у меня ни разу не получалось. Прикрутил и сразу понял: если прикрутить еще жабий глаз, то получится излучатель.
А потом забыл и занялся забором. Мне нужен был высоченный такой забор из плотно пригнанных, заостренных на конце кольев. Снаружи — ров и земляной вал, изнутри — удобные подступы до самого верха.
Глазастик иногда приходила посмотреть, как я строю забор. Молча стояла и смотрела. Только моргала, как волт. А однажды говорит:
— Этого — недостаточно. Ты должен придумать оружие.
Но, вместо того, чтобы заняться чем-нибудь по-настоящему смертоносным, я сходил в лес и отыскал большой жабий глаз — самый большой из всех, какие мне доводилось встречать. Обкрутил жабий глаз сухим червем и задумался: все ли я правильно сделал? Оказалось, чего-то еще не хватает, свет не появился.
После забора я взялся строить крепкую башню. Даже не знаю — зачем. Просто когда все время чем-то занят, трудно остановиться.
Башня удалась. С нее было видно далеко вокруг. Это и радовало и огорчало. Теперь свет был такой яркий, что и в усадьбе, и далеко за ее пределами стала расти трава. Да что трава — деревья ожили, зазеленели! Я и не знал, что так умеют. Я думал, они — что камни, только рыхлые.
