Юный натуралист, 1935 № 01 - [4]
Особенно страшным во время пожара было то, что огонь бежал по воде. Тонкая пленка нефти, плававшая на озерах, загоралась и несла огонь на негорящие участки. Казалось, бороться с этим невозможно. Но и тут смелость и находчивость Сергея Мироновича спасли положение. Воодушевленные личным примером Сергея Мироновича, рабочие бросились в горящие озера с досками, лопатами и отогнали пламя. Многие получили ожоги, Сергей Миронович тоже пострадал на этом пожаре, но промыслы были спасены. Сураханский пожар погас».
Этот маленький эпизод блестяще характеризует тов. Кирова как замечательною организатора, руководителя и смелого человека, который на всех фронтах — и на политическом, и на военном, и на хозяйственном — умел добиваться победы.
Сергей Миронович был награжден орденом Ленина — высшей наградой СССР.
Герою науки — орден Ленина
А. Гарф
КАБИНЕТ УЧЕНОГО
От деревянного домика усыпанная песком дорожка ведет к большому высокому зданию — лаборатории. По деревянным ступеням я поднимаюсь к окну, которое одновременно служит и дверью.
Василий Робертович приспособил это окно для входа. Чтобы пройти через двери, ему бы пришлось затратить 20–30 минут лишних. Но каждая минута у него на учете. Он читает лекции, редактирует журналы и книги, пишет научную работу.
Вильямс известен ученым-почвоведам всего мира. Его знает почти каждый агроном, работающий в самых отдаленных уголках Союза. Вильямс — действительный член Всесоюзной академии наук.
Оп не только ученый и учитель, но и агроном-практик. Он борется за повышение урожайности полей.
За эту большую работу десять лет назад он получил орден Трудового Красного знамени. Сейчас, отмечая пятидесятилетний юбилей этого замечательного ученого, правительство наградило его орденом Ленина.
Вильямс сидел за небольшим столом, уставленным колбами, склянками и флаконами. Через окно была видна его крупная сутулая спина, большой затылок и уши. Он сидел так неподвижно, что издали его можно было бы принять за спящего, если б не тихое осторожное движение пальцев, перебирающих корни трав.
Поневоле вспомнилось то, что слышала об этом так сосредоточенно работающем человеке. Например, входит к Вильямсу студент.
— Василий Робертович, извините, у меня такая беда… Знаете, так неожиданно получилось…
Не оборачиваясь, Вильямс прерывает:
— Сколько?
Студент называет сумму.
Насилий Робертович вынимает бумажник, отсчитывает деньги и, также не глядя, сует:
— Идите.
Или вот:
Рассердившись на одного ответственного работника, Вильямс отказался приехать к нему на прием.
— Если я нужен ему, пусть он из наркомата приедет ко мне. Передайте, что я перешел в разряд недвижимого имущества академии.
Однако этот об’явивший себя недвижимым имуществом, разбитый параличом человек оказался достаточно подвижным для того, чтобы притти из Тимирязевки во Дворец труда, когда это понадобилось, чтобы разбить установку правой профессуры.
— Я как сейчас помню, — говорит профессор Бушинский, — как Василий Робертович с палочкой поднимался на второй этаж Дворца труда, в зал заседаний ЦК Союза. Там собрались профессора и студенты, специально подобранные теми, кто впоследствии перешел в лагерь вредителей.
В. Р. Вильямс в детстве.
Здесь Вильямс открыл бой. Он выступил за пролетаризацию вузов, за реформу в управлении вузами. Он выступал так ярко, сильно и убедительно, что никто не осмелился открыто ему возражать. Его стали изводить мелкой травлей и бойкотом. Его прозвали «коммуноидом».
— Нет, — ответил Вильямс, — я не коммуноид, я коммунист, — и на седьмом десятке вступил в партию.
Я долго стояла под окном, пока наконец отважилась дернуть раму. Окно распахнулось и снова захлопнулось. Я очутилась на подоконнике. К полу спускалось несколько деревянных ступенек.
С непривычки я громко стукнула рамой. Лаборанты вздрогнули и оглянулись. Вильямс продолжал работать.
Около его стола то и дело шагали студенты, бородатый старик из колхоза, седеющий профессор, мастера в измазанных землей куртках. По широкому и просторному, как прилавок, подоконнику, среди белых фарфоровых чашек с прозрачной желтой влагой, среди пробирок, наполненных красной, черной и голубой пылью, неслышно ступала дымчатая кошка. Люди ходили по лаборатории, не приглушая шагом, и разговаривали, не снижая голоса. Из неогороженного помещения будущего музея доносился стук молотков, пение пилы, жужжание рубанков и шорох стружек.
Никому из знающих Василия Робертовича уже не кажется удивительным его умение сосредоточится и вести научную работу в любой обстановке.
— В работе я придерживаюсь политики открытых дверей, — шутит Вильямс.
И в самом деле, в этом обширном, шумном, напоминающем вокзал или склад, помещении вовсе нет дверей. Комнаты разделяются высокими и широкими, как ворота, арками.
— У нас дома, — рассказывает сын Вильямса, — никогда не говорили: «тише, папа занимается». «не мешайте, папа пишет». Отец занимался тут же, сидя с нами у обеденного стола. А в гостях у нас ежедневно бывало по пятнадцать, но двадцать студентов. Мы кричим, шутим, и отец вставляет острые словечки.
