Юность знаменитых людей - [70]

Фавар не отказался от предложения, и Бертен хотел тотчас же увезти его с собой, чтобы познакомить с теми лицами, которые могли бы принять участие в празднике; но так как заказ пирожного не мог быть оставлен без выполнения, то поэт просил позволения приехать в другой раз. Бертен возразил с коварной улыбкой, что если Фавара задерживает какая-нибудь работа, то он может положиться на своего приказчика, который встретил его, Бертена, и показался ему очень смышленым малым. Этим Бертен дал понять поэту, что его невинная хитрость была обнаружена. Кончилось тем, что Бертен увез поэта и прислал в лавку двух своих поваров, которые заменили Фавара в то время, когда он проводил вечер у их хозяина. Этот Бертен постоянно поддерживал Фавара; с его помощью поэт мог свободно предаваться литературным занятиям и выпустил в свет множество сочинений. Большая часть из них была очень хорошо принята публикой, а некоторые и до сих пор еще не сходят с репертуара.

Возвратимся однако к рассказу Беранже.

«Другое мое воспоминание, — говорит Беранже, — совершенно иного рода. В числе учеников того пансиона, в котором я находился, были дети трагика французского театра Граммона. С младшим из них, милым и скромным мальчиком, я был очень дружен; но к старшему отношения мои были совсем иные; он внушал мне просто страх своим грубым обращением. К счастью, столкновения с ним случались у меня редко; он принадлежал к числу „больших“, а я был еще с „маленькими“. Вследствие головных болей меня часто увольняли от посещения классов. Эта привилегия возбуждала уже зависть во многих товарищах, а торжественный день раздачи наград привел старшего Граммона в ярость. При раздаче наград, на которые я никогда не имел никаких притязаний, надо было случиться такому несчастью, что мне присудили почетный знак за благонравие. Я имел на него некоторое право, потому что никогда не обнаруживал буйного характера и непослушания. Но если гордость моя при получении награды была велика, то, увы, она была и непродолжительна.

В тот же самый день, во время рекреации, я стоял на дворе у решетки, любуясь плодами и разными лакомствами торговцев, приходивших продавать их школьникам. Маленькие запасы, которые давались родными своим детям под названием „недельных денег“, весьма быстро превращались в лакомства; мне же приходилось только любоваться ими, потому что я не получал „недельных“.

Одно прекрасное яблоко с аппетитным румянцем особенно возбуждало мой аппетит. Я пожирал его глазами и в эту самую минуту услышал грубый голос: „Бери яблоко, бери, или я дам тебе подзатыльник!“ Это был старший Граммон; его кулак уже придавил меня к решетке. Что происходило в ту минуту в моей душе?.. Я не решался, но страх, сопровождаемый жадностью, восторжествовал. Уступая угрозам и забыв о награде за благонравие, я протянул дрожащую руку и быстро схватил роковое яблоко. Едва совершено было преступление, как Граммон взял меня за ворот с криком „вор!“ и представил сбежавшимся товарищам поличное. Меня отвели к учителю, но я был в таком ужасном состоянии, что не мог слышать своего приговора…

Во всяком случае меня заставили возвратить почетный знак, который еще прежде того сорвал с меня Граммон. Благодаря ли этому происшествию или по какой-нибудь другой причине, но я с тех пор чувствую отвращение к яблокам.

Вскоре отцу надоело платить за мое посредственное учение, и он отослал меня в дилижансе к одной из своих сестер, бездетной вдове, даже не предупредив ее об этом. Старая кузина привезла меня в маленькую гостиницу в одном из предместий Перонны; эта гостиница составляла все достояние моей тетки. Тетка приняла меня с недоумением, прочла письмо отца и потом сказала кузине: „Я не могу взять мальчика на свое попечение“.

Эта минута и теперь еще перед моими глазами. Мой дед, разбитый параличом, не мог оставить меня при себе; отец также отстранил от себя заботы обо мне. Мне было только девять с половиною лет, но я чувствовал себя покинутым. Я переживал одну из тех страшных минут, которые запечатлеваются навеки в памяти.

Я не хочу умалять достоинств доброго поступка моей тетки; я помню только, что она сначала посмотрела на меня искоса, потом взволнованная и тронутая заключила меня в свои объятия и со слезами на глазах сказала: „Бедный сирота, я буду заменять тебе мать!“ — и никогда, быть может, ни одно обещание не было лучше исполнено.

Бедная трактирщица, обладавшая однако природным умом, взяв на себя попечение обо мне, завершила мое образование чтением серьезных книг: по Телемаку, Расину и Вольтеру, составлявшим всю ее библиотеку, она выучила меня хорошо читать, потому что хотя я и знал наизусть Генриаду и Иерусалим, но умел читать только глазами и не умел сложить двух слов вслух; старый школьный учитель, приглашенный теткою, выучил меня считать правильнее чем я умел до тех пор. Но на этом остановились мои занятия, потому что тетка не имела средств продолжать мое образование. Я имел большое расположение к рисованию, и она желала развить во мне эту склонность; но и тут непреодолимым препятствием явились неизбежные расходы. Мое нравственное воспитание шло своим порядком, благодаря наставлениям, которые добрая женщина умела приноравливать к моему возрасту».