Юность в кандалах - [73]

Про положение на ПФРСИ никто толком не знал, те, кто ехали с нами этапом, были в Саратовской области только в начале девяностых, но тогда даже Саратовский централ был чёрным. Рассказывали, что там были дороги и общее. Но сейчас, сказали крытники, там людского нет. Каждая камера является пресс-хатой. В хатах не смотрящие, а «паханы» или, как их еще называют, «старшие» — активисты, которые выбивают с других арестантов явки с повинной. Многие из них привезены неофициально с колоний и уже осуждены. Поэтому о общаке и дорогах, даже и речи быть не может. А на ПФРСИ, говорят, нормально. Но крытников, в отличии от нас, везли не на пересылку[242]. Несмотря на большой опыт нахождения в ШИЗО и БУРах[243], они боялись ехать на СИЗО № 1 города Саратова, а транзитом все крытники едут именно через него. Страх они старались скрыть, но его было слышно в голосе. Они говорили, что крытников там встречают особо жёстко, часто подвешивают за ноги и избивают битами, киянками. Киянками на Саратовском централе бьют даже обычных подследственных, бьют ими по жопе так, что человек непроизвольно обсирается. Что же тогда происходит на зонах? Даже представить было страшно.

Через несколько часов после Балашова, Столыпин остановился и началась выгрузка. Дорога из Воронежа до Саратова заняла около суток, в этот раз у меня получилось сходить в туалет, видимо всё же на Смоленске застудил что-то.

Я ожидал, что конвой будет ещё жестче, чем Можайский, но, к моему удивлению, встретили нас нормально, не били, посадили в автозек и даже обращались на «вы». Только, было заметно, некоторые из конвоиров смотрят на нас сочувственно. Или может это так казалось.

Вскоре мы приехали на ПФРСИ. Пеший путь от автозека проходил через саму колонию. Было уже темно, но отбой ещё не наступил. Мы шли по плацу с вещами, и редкие зеки в телогрейках, поглядывали на нас. Я сразу отметил, что кусты все ровно подстрижены, плац убран, на стендах наглядная агитация. Да и сама колония вся такая чистенькая, аккуратненькая, что является одним из признаков режима. Хотя, говорили, что на ИК-33 сейчас ещё более-менее, она скорее режимная, чем красная, в отличии от остальных колоний. Пройдя большой Храм на территории колонии, нас завели в помещение ПФРСИ. У входа было две больших сборки, которые заполнили нашим этапом. Вдоль стен стояли лавки, которые заняли старики и больные, остальные уселись, кто на корточки, кто на баулы. На сборке сидели очень долго. По одному дёргали на шмон, где тщательно обыскивали. На этап нужно собирать баулы так, чтобы потом можно всё было уложить обратно. Обыски проходят регулярно: во время захода в Столыпин, во время приезда на централ или колонию.

Дошла речь и до меня. Разделся догола, поприседал, открыл рот. Параллельно сотрудники перерыли мои вещи, и осмотрели одежду, но ничего не нашли. А у меня был с собой запрет: маленькая «торпедка» с большим списком мобильных номеров различных тюрем и блатных, с которыми я поддерживал общение, сидя на централах и сим-карта, которую мне подогнал смотрящий за корпусом в Можайске. Но я знаю такие места, где небольшой запрет сложно найти, и да, это не «воровской карман», прятал торпедку и симку в одежде. Но теперь я понимал, что моя конечная остановка Саратов, и лучше от запрета избавиться, сим-карта мне явно не понадобится. Решил вместо неё спрятать пару лезвий от бритвы. Когда нас подняли в камеру, я первым делом пошёл на дальняк, где аккуратно, чтобы никто не заметил, сжёг торпедку и смыл сим-карту, предварительно её разломав.

Сама камера была очень большой: потолки были громадными, высотой, наверное, более восьми метров, вдоль стен стояли деревянные сплошные трёхярусные нары, как в ГУЛАГ-е или немецких концлагерях. Окна огромные, находились высоко от пола и так закрыты множеством решёток, что даже капли света не было видно: ни о какой дороге не могло быть и речи. К нашему приезду в камере уже было человек пятьдесят, но места хватало всем. Матрасы лежали на нарах и можно было спать где-хочешь. Я забрался на третий ярус. Расстояние между ярусами довольно большое, и с высока всё хорошо видно. Вон ходит около дубка Крысса, скооперировавшись с другими блатными, вон Бахарик кому-то уже присел на уши. Несколько мужиков спросили у меня, не наркоман ли я.

— А что, выгляжу так плохо? — переспросил я.

— Ну да, худющий, под глазами синяки, — ответили они.

— Да нет, этап так сказался, давно катаюсь.

Ну да, давно, по сути. В сентябре получил законку, с тех пор ни разу не получал передачу, потому что постоянно в разъездах, а на дворе уже декабрь. Себя-то я не видел. Зеркал как таковых в тюрьме нет, а в маленькое зеркальцо над умывальником ничего особо не разглядеть.

Изо дня в день, наш этап, да и сама хата, начали потихоньку редеть. Уехал первый этап в Саратовскую область, в ИК-17 города Пугачёв. Уехал этап в ИК-23. Кого-то увели сюда, на 33-ю. Забрали несколько дрожащих алиментщиков[244], которые отправились на колонию-поселение. Даже там, говорят, была полная жопа. Забрали Стаса и Шмидта, мы душевно попрощались. Бахарик всё переживал, красный Ульяновск или чёрный: в хате все говорили по-разному. В итоге уехал и он. Затем уехал этап в город Энгельс, где располагались ИК-2 строгого режима и ИК-13 общего, куда отправились Крысса и Воскресенский. Про эти две зоны говорили, что они самые лютые в области, находятся через дорогу друг от друга. С моего этапа остался только я и Рыжий. Вскоре со всеми вещами заказали и нас. Дело было вечером, незадолго до отбоя, и мы были удивлены, что этап так поздно. Но оказалось, что переводят в другую хату.