Юность в кандалах - [65]

После этого я узнал, что у меня в деле за организацию голодовки появилась вторая полоса — дезорганизация.

Новый этап

Новым этапом приехало человек десять. Ломали их мусора, актив не трогал, видимо, это мы удостоились особой почести. Среди этапников особо запомнились два брата, сидевших за изнасилование, ещё один парень по аналогичной статье, чмырь с наколотой пентаграммой на кисти и долговязый парень, приехавший на зону в моём бомбере.

Про бомбер я узнал от него случайно. Он ехал по этапу без куртки. А стояла уже холодная осень. Оказалось, что мой подельник, Шульцген, тоже ждал этапа уже на Можайском централе, и этот парнишка попал к нему в хату. Шульцген сжалился и подогнал ему чёрный бомбер. А чёрный бомбер когда-то давно, ещё на приговоре, подогнал Шульцгену я.

Новые этапники сразу прониклись к нам уважением и даже побаивались. Они видели, что к нам боятся заходить активисты, мусора с нами тоже особо справиться не могут, да и половина из нас уже успела посидеть на взросле. Для малолеток это волей-неволей создавало авторитет. Некоторые слышали наши погоняла, о которых уже ходили легенды. Большинство из нас в тюрьмах были известны.

Парень с пентаграммой, оказалось, тоже знал Шульцгена. Причём не с тюрьмы, а ещё по воле, они учились в одном ПТУ и иногда вместе тусили. Я сразу докопался до его партака.

— Ты что, сатанист? — с угрозой спросил я, присев рядом с ним на шконку в кубрике.

— Нет, не сатанист, — отвечал он. Парняга был мордатый и коренастый, но в его глазах читался страх.

— А зачем тогда наколол эту х*йню? — показал я на звезду.

— Метал слушал на свободе.

— Я тоже метал слушал. Но х*йню же не колю, — сатанистов я очень не любил. На свободе, до подсидки, неоднократно бил их. Не по уголовке, не калечил, скорее из профилактических целей.

— Вот тебе мойка, давай срезай! — я протянул ему лезвие от бритвы.

— Не буду, ты чего? — Морда отшатнулся. — Я же Шульцгена знаю.

— Да мне плевать, кого ты знаешь, — я дал ему затрещину. — Срезай, а то хуже будет!

Парень смотрел на меня, кусая губы. Поняв, что деваться ему некуда, начал резать, пошла кровь. Когда он срезал треть наколки, мне стало его жаль.

— Всё, хватит с тебя! — я дал ему еще раз подзатыльник. — На свободе чтобы свёл эту хуйню! И мне на глаза в карантине не попадайся.

— Хорошо, хорошо! — благодарно закивал он. Руку мы вымазали ему фукарцином и перебинтовали.

Мерзкий всё же был этот Морда. И делюга у него была какая-то мерзкая. Сразу он мне не понравился. Склизкий такой человек. Не будет хороший человек восхлавлять зло. Может и был я с ним излишне жесток, но это зона, он не в пионерлагерь приехал, да и мы далеко не паиньки были.

В тюрьме уже нет спроса за наколки. За вольные тем более никогда не спрашивали. За тюремные перестали спрашивать после девяностых. Могли спросить только за воровские, которые показывали принадлежность к воровской семье. На взросле каждый третий носил отрицаловские звёзды. Соответствовали им единицы. Но я слышал истории, как один шнырь с малолетки поднялся на взросляк и попал в транзитную хату к суровым уральским арестантам, которые, узнав, что он шнырь, заставили его свести звёзды с колен. Но такие случаи единичны, и были, по сути, беспределом.

То, что сделал я с Мордой, тоже был беспредел, хотя и лайтовый, так как я всё же над ним сжалился. Но я больше мыслил своими вольными понятиями, чем воровскими, и считал, что поступил правильно.

Но больше всего с нового этапа мне не нравились два брата. Да и не только мне, другие тоже сразу восприняли их в штыки. Братья были подельниками и сидели за изнасилование. Вдвоём, под предлогом помощи с уроками, они попали в гости к четырнадцатилетней знакомой.

Подростковый спермотоксикоз ударил им в голову, и они начали к ней приставать. Девочка отбивалась и кричала, но братьев это не останавливало. Они её раздели и начали руками лезть в половые органы. Неизвестно до чего бы дошло, но её родители вернулись домой и вошли в комнату. Девочка была спасена, а два дебила отправились топтать зону.

Сами они тоже были малые, долговязому лет шестнадцать, другому, который был сильно похож на брата лицом, но намного меньше ростом, было пятнадцать. Что для меня было удивительно, так то, что на беспредельной малолетке их не опустили. Даже на взросле насильники сразу отправляются в шерсть, а порой и к обиженным, хоть х*ем и не наказывают. Но и на централе они пробыли недолго, ходили под подпиской о невыезде и на тюрьму поехали из зала суда. За делюгу с них спорили лещем и постановили с ведома взросла, жить шнырями.

То, что они отделались так легко, очень не понравилось Бахарику.

— Я старшего опущу короче, — сказал он нам вечером. — Насильник, да ещё и с внешностью п*дарской, а не п*дор. Не я опущу, так в зоне опустят.

Внешность у старшего правда была девчачья, да ещё и губастый.

— Тормози, это гадство, нельзя так, — сказали мы.

— Да я не по беспределу! Добровольно. Поговорю с ним, он сам начнёт, — сказал Бахарик.

— Младшего только не разводи, — сказал я. — Мне в принципе плевать на этих животных, но он малой совсем.

И начал Бахарик беседовать со старшим по вечерам. То яблоко ему принесёт, то апельсин. Показывает, и говорит, что вот, дескать отдам тебе свою пайку, а ты со мной на дальняк сходи. Тот отнекивался, но не по-мужски, а ломался, скорее, как девочка.