Юность Пушкина - [24]
— Надо спать, — строго сказал он, скрывая смущение.
Повернулся и ушел.
— Аракчеевский шпион, — сказал Александр, укладываясь в постель.
Аракчеев был военный министр. Его значение возрастало. Это объяснялось не только переменой настроения императора, но и тревожными политическими обстоятельствами.
Лицеисты читали газеты и журналы среди толков и споров. Библиотека, помещавшаяся в арке между Лицеем и дворцом, в часы рекреаций[64] всегда была полна. Приходили преподаватели и объясняли события.
Наполеон был на верху своего могущества. Он распоряжался в Европе, как у себя дома. Все искали его милости из боязни лишиться своих владений. Никто и помыслить не смел, чтобы хоть в чем-нибудь перечить всесильному императору, знаменитому полководцу, не имевшему до сих пор поражений. Только две страны не склонялись перед волей Наполеона: Англия, огражденная морем, и Россия, ничем не огражденная, кроме своих солдат. Патриотические чувства русских оскорблялись бесцеремонным поведением французского посла графа Коленкура. Наполеон твердил о мире и посылал Александру I дружеские письма, а между тем придвигал свои войска все ближе к русской границе.
Мирная жизнь Лицея была нарушена. Летом 1812 года Наполеон перевел свои войска через Неман и вторгся без предупреждения в русские пределы. Он вел за собой восьмисоттысячную, прекрасно вооруженную армию. Кроме французов, составлявших ее ядро, тут были и австрийцы, и пруссаки, и поляки, и итальянцы, и другие народы. Вся Европа шла на Россию под предводительством упоенного славой многочисленных побед полководца. Это было действительно нашествие «двунадесяти языков».
Французы захватили старинный русский город Смоленск.
— Это несчастье, — говорил взволнованно князь Горчаков. — Надо заключить мир, пока не поздно!
— Как? Мир со злодеем? — кричал в негодовании, тыча рукой в воздухе, Кюхельбекер, сам смоленский дворянин. — Никогда!
Собирались эвакуировать Лицей куда-то на север. Приезжал Мальгин с готовыми овчинными тулупами для отправки лицеистов в Архангельскую или Олонецкую губернию. Несмотря на все, лицеисты радовались, что увидят новые места, и развлекались, напяливая на себя новую одежду.
Проходили гвардейские полки мимо Лицея прямо под аркой, соединяющей Лицей с дворцом. Лицеисты выбегали им навстречу во время классов. Как они радовались, встречая родных и друзей, шедших в бой! Как завидовали тем, кто шел на смерть за отечество! Проходили и ополченцы в казачьих шапках с крестами.
Бородинское сражение в официальных сообщениях представлено было почти как победа, но после сражения Кутузов приказал отступать. Москва была оставлена.
Александр получил письмо от сестры Ольги. Она писала, что все семейство с бабушкой при приближении неприятеля переехало в Нижний Новгород, близ которого находилось имение Пушкиных Болдино. Вскоре было получено известие и от Василия Львовича. Он писал, что и заграничная коляска, и библиотека, и все имущество его погибло в Москве. Москва горела.
Василий Львович писал в послании к нижегородцам:
И кончал:
Александр уходил в парк и, бродя вокруг пруда, старался представить себе пылающую Москву, но никак не мог. Родные, близкие места! Всплывали отдельные воспоминания. Вот встречи с Соней Сушковой в Юсуповом саду. Где она теперь? А усадьба у Харитонья в Огородниках? Все мило, невозвратимо! Жаль даже пожарную каланчу против окон. Все в пламени! У Александра закипали слезы, но он не плакал. Только душа пылала гневом.
Проходили гвардейские полки мимо Лицея прямо под аркой, соединяющей Лицей с дворцом.
О, с каким наслаждением он принял бы участие в сражениях, как сыновья генерала Раевского! Но они были тут же, при отце, в армии, а его задержат по дороге.
Занятия расстроились. Преподаватели пропускали уроки, а лицеисты не приходили. Французские учебники даже побросали под стол. Куницын позвал всех лицеистов в актовый зал.
— Господа! — начал он тихим голосом, но внятно. — Мы в горе и в гневе. Москва, мать городов русских, во власти наглого захватчика. То, что дорого русскому сердцу, растоптано ногами пришельцев. Ваши слезы — сердечная дань неутешной печали. Но эти слезы, — заговорил он вдруг громко и решительно, — не только слезы печали, а и слезы бессильного гнева. В нас горит дух отмщения, как и во всех согражданах наших. Покорить нас нельзя! Свобода — неотъемлемое благо наше, и горе тирану, покусившемуся на эту свободу! Мы терпим временное бедствие. Нашему врагу не уйти от справедливой кары!
Горячая речь Куницына произвела впечатление. Слезы высохли. Вместо этого сжались кулаки.
— Я пойду в армию! — пылко прошептал Кюхельбекер, обращаясь к Жанно.
— Ты будешь только в тягость, — ответил Жанно. — Еще последнее слово не сказано.
— Я старше вас. Я выше ростом, — упрямо твердил Кюхельбекер. — Я смоленский дворянин. Меня возьмут добровольцем.
