Юность Пушкина - [22]

— Знаешь? Можно будет переговариваться.

Приготовлялись к открытию Лицея. Правильных классов не было, но некоторые профессора приходили заниматься: профессор истории Иван Кузьмич Кайданов, профессор русской и латинской словесности Николай Федорович Кошанский, сам сочинявший стихи в новом вкусе, но сохранявший верность классическим правилам.

— Настоящий поэт, — проповедовал он певучим голосом, — творит новое, но следует правилам старой словесности. Я, например, почитаю Гавриила Романовича Державина, но ценю также и витийственные оды Василия Ивановича Петрова, которые многими не одобряются.

Приехал граф Разумовский, все осмотрел и сделал репетицию церемониала при открытии Лицея. Лицеистов в парадной форме выстроили в пары и расставили в три ряда: кто повыше — в третьем ряду, кто пониже — в передних рядах, — вызывали по порядку и заставляли кланяться перед креслами, где будет сидеть царь. Кюхельбекер поклонился перед пустыми креслами, перегнувшись в половину своего роста, как испанский дворянин в трагедии Шиллера. А барон Дельвиг долго всматривался в пустые кресла, как будто надеялся увидеть там в самом деле царя. Лицеисты смеялись.

В свободное время Александр, надев будничное платье и фуражку вместо шляпы, отправлялся в Царскосельский парк. Распахнув калитку у самой стены дворца и миновав сказочный каменный грот, он прямо выходил к затихшему в эту пору озеру с плавающими на нем желтыми и красными листьями. Тут же была и пристань с оставшейся после лета единственной лодкой. Александр раздобыл даже брошенное на пристани старое, сломанное весло и подъехал к воздвигнутому среди озера пирамидальному памятнику героям войны с турками, в числе которых был и генерал Ганнибал. Он знал, что это дядя его матери, генерал Иван Абрамович Ганнибал, строитель Херсона.

На этих прогулках он любил быть совершенно один. Красно-желтый липовый и дубовый осенний лес вызывал у него прилив какой-то необыкновенной бодрости. Под ногами шуршали облетевшие красные листья. Гулко в осеннем воздухе отдавались шаги. Осенний морозец приятно щекотал уши. Парк был полной противоположностью прямолинейному Петербургу. Тут дана была полная свобода природе. Укромные лужайки сменялись неожиданными пригорками или мостками. Запутанные, живописные дорожки то уводили прочь от озера, то приводили к нему. Александр уходил сюда наслаждаться уединением и мечтами неизвестно о чем.

Близилось 19 октября, день, назначенный для парадного открытия Лицея. Министром двора были разосланы приглашения сенаторам, членам Синода, министрам и прочим знатным людям: «В четверг сего 19 октября 1811 года, в 11 часов утра, в высочайшем его величества присутствии, имеет быть открытие Лицея в Царском Селе». Такие приглашения посланы были и родителям.

Стояла ранняя зима. Падал снег. Мчались сани по первопутку. Приезжающих встречал с поклоном швейцар в дворцовой ливрее. В актовом зале между колоннами находился стол, накрытый красным сукном с золотыми кистями. На столе лежала царская грамота, данная Лицею. Было все очень торжественно. В дворцовой церкви отслужили молебен. Духовенство окропило все помещение Лицея святой водой. По правую сторону парадного стола стояли в три ряда лицеисты. При них директор, инспектор и гувернеры. По левую сторону — профессора. Вся зала была уставлена рядами кресел для публики. Когда все приглашенные, среди которых был и Василий Львович, заняли свои места, граф Разумовский пригласил императора. Все встали. Император Александр I явился вместе с обеими императрицами: старой, его матерью, Марией Федоровной, и молодой, Елизаветой Алексеевной. Царь любезно поблагодарил все собрание и жестом руки пригласил всех сесть. Царская фамилия заняла кресла в первом ряду. Граф Разумовский сел возле царя.

Среди общей тишины выступил Мартынов и тонким, дребезжащим голосом, немного в нос, прочел манифест об учреждении Лицея и высочайше дарованную ему грамоту. К этому чтению он с глубоким поклоном присоединил несколько слов благодарности государю и его сиятельству графу Разумовскому. Низко поклонившись царю и министру, он занял место в зале.

После него робко выдвинулся на сцену директор Василий Федорович со свертком в руке. Бледный как смерть, он начал читать что-то, но что именно, нельзя было разобрать — так голос его был слаб и прерывист. Он лепетал довольно долго. Царь, чтобы не смущать оратора, старался показывать внимание и даже кивал в знак одобрения, но, видимо, не слышал и не слушал. А сидевшие в зале перешептывались или дремали, прислонившись к спинкам кресел. Малиновский, кончив свою речь, низко поклонился царю и, еле живой, возвратился на свое место.

И вдруг слушатели оживились. Те, что сидели прислонившись к спинкам кресел, теперь наклонились вперед, услышав внезапно чистый, звучный молодой голос нового оратора, выступившего с левой стороны стола из среды профессоров. Длинные волосы, свободные жесты — все напоминало немецкого студента недавно из Геттингена. Это был профессор Александр Петрович Куницын, только что выпущенный из передового немецкого университета.

— Что есть отечество? — говорил он. — Оно в согражданах наших. Тот любит отечество, кто радеет о пользе сограждан, кто самую жизнь не задумается отдать для блага общественного!