Юность Пушкина - [21]

Мальгин твердил, снимая мерки:

— Так что его величество во все входит… и какой длины, и какой ширины, и какого сукна… Все его величество, все обмозговал, обо всем позаботился…

Очень скоро тот же Мальгин принес готовое платье: мундиры из тонкого синего сукна с красными воротниками и белые обтягивающие панталоны. Кроме того, из дворца доставлены были ботфорты и парадные треугольные шляпы.

В парадной форме Александр сам себе понравился и почувствовал себя молодцом. Он даже разбежался и перепрыгнул через стул, толкнув барона Дельвига, который не успел посторониться.

Мальгин был мастером своего дела и недаром пользовался милостью государя. Все было впору даже Вильгельму Кюхельбекеру, самому старшему и самому длинному из лицеистов. Кюхельбекер с удовольствием обдергивал на себе мундир.

— Вы очень высоки ростом, господин… — сказал Мальгин, любуясь с гордостью своей работой. Он затруднялся выговорить фамилию. — Господин…

На этих собраниях лицеисты знакомились между собой. Долговязого Кюхельбекера стали называть Кюхлей, неизвестно, кто первый так его прозвал. Эта кличка была просто подсказана его наружностью.

Кюхельбекер, единственный из поступивших, знал по-немецки. Размахивая длинными руками, он декламировал стихи Клопштока.[60] Барон Дельвиг, услышав стихи, подходил ближе, наставив ухо, хотя, несмотря на свою немецкую фамилию, не знал ни слова по-немецки. Услышав же, что стихи были даже без рифмы, он разочарованно отходил. Иногда Кюхельбекер пробовал переводить Клопштока по-русски, но выходило очень смешно:

Не достигает тебя, о великий, звук похвал,

Кои при звоне меди бряцают, аки кимвал…

Все хохотали, а Кюхельбекер сердился и доказывал, что это стихи возвышенного содержания и иначе переводить их нельзя.

Каждый из лицеистов получил прозвище. Александра прозвали «французом» за прекрасное знание французского языка. Пущина Александр прозвал «Жанно». Родные Пущина были в деревне, а он оставался один в городе, потому что брал уроки латинского языка у профессора Лоди. Дом Пущиных был по соседству, на Мойке, и Жанно стал заходить к Александру почти каждый день, а если пропускал, то сам Василий Львович пенял ему:

— Что это вас не видно?

Жанно полюбился Василию Львовичу, и он всегда брал его с собой на прогулку по Неве на ялике.

Жанно был юноша рассудительный, благоразумный. Александр ему очень нравился, но многое в нем казалось ему странным. В конце концов он полюбил эти странности, и если бы не эти странности, то, может быть, он не полюбил бы его так. Александр был иногда задумчив и серьезен, как взрослый, и занят так своими мыслями, что не слышал, когда к нему обращались. А то вдруг вскакивал, говорил всякий вздор и заливался звонким хохотом, от которого дрожали стекла. В нем точно были два разных существа. Он был развитее и остроумнее других, знал русских и французских поэтов, читал «Илиаду» и «Одиссею» во французском переводе и чувствовал себя, как в родной семье, среди богов Олимпа. Но в нем не было ни малейшей заносчивости. Он как будто не замечал своих преимуществ образованности. Самолюбие его сказывалось в другом: чтобы быть первым во всех гимнастических состязаниях. Как он был рад — можно сказать, даже счастлив, — когда ему удалось обогнать юркого и ловкого Комовского, которого однажды Василий Львович взял с собой на Крестовский остров.

— А что? Видишь, обогнал! — крикнул Александр торжествующим тоном Комовскому, отставшему на два шага.

Был такой случай на Крестовском острове. Василий Львович встретил здесь графа Варфоломея Толстого, большого любителя музыки и театра. У графа была дача и на Крестовском острове, и в Царском Селе. Узнав, что мальчики, с которыми гулял Василий Львович, будущие лицеисты, он важным тоном проговорил:

— Да… Лицей… Это не университетский пансион… Не кадетский корпус… а Лицей… А что, там и музыке обучают?

Он пригласил Василия Львовича с Александром и Жанно к себе в сад, где был устроен кегельбан,[61] и познакомил со своим сыном. Молодой граф с жеманным видом предложил сыграть в кегли и с одного удара уронил все девять кеглей. Когда очередь дошла до Александра, он размахнулся, но четыре кегли продолжали стоять. Он вспыхнул, в ярости разбросал кегли по всему саду, а кегельный шар закинул так далеко, что его не сразу нашли. Все были сконфужены выходкой Александра.

— Какой ты горячий, — сказал Жанно успокоительно.

Жанно ни за что не хотел ссориться с Александром и, зная его ревность во всякого рода состязаниях, избегал с ним бороться. Он был старше на год и, как он думал, сильнее. Поддаваться он не желал, да и Александр тотчас же заметил бы это. Александр, однако, заметил и то, что Жанно уклоняется от борьбы, и нарочно бросался его щекотать. Один раз даже повалил его на пол. Он брал упругостью мускулов и большей ловкостью. Жанно больше не опасался бороться и убедился, что Александр достойный противник.

III. Открытие Лицея

Здание Лицея, рядом с дворцом, было приготовлено для приема гостей: актовый зал с колоннами на втором этаже, классы, физический кабинет — на третьем этаже. Велено было лицеистам съезжаться в Царское Село. Василий Львович привез Александра прямо к директору Василию Федоровичу Малиновскому, дом которого находился рядом с Лицеем. Василий Федорович ласково поцеловал Александра и поручил инспектору Пилецкому-Урбановичу проводить его на новоселье. Инспектор, худой человек с нахмуренным лицом, провел его в четвертый этаж, где были дортуары, и остановился перед комнатой с надписью на черной доске над дверью: «№ 14, Александр Пушкин». Александр взглянул направо — над дверью было написано: «№ 13, Иван Пущин». Из двери выглянул Жанно с радостной улыбкой. Он был уже здесь. Александр бросился было к нему, но инспектор не позволил и ввел его в его комнату. Здесь его одели с ног до головы во все казенное, тут уже приготовленное. Александр заметил, что его комната отделялась от комнаты Жанно деревянной перегородкой, не доходившей до потолка. Встретив Жанно в зале, он сказал ему: